Крови не было.

— Кровь — пища оборотней и демонов, — мрачно говорили в казармах и в городе. — Он не хочет пускать других в свои охотничьи угодья. А ему хватит надолго того, что уже взял…

С несколькими — наименее виновными — он поступил милосерднее — и распорядился сразу же предать тела огню. Не хотел вызывать недовольство среди военных — власть над армией нужно было укреплять, а не расшатывать. Часть рядовых попросту отправил в копи — там всегда требуются рабочие руки.

Аоно со свойственной ему прямотой заявил:

— Так не годится, Высокий. У вас отныне — вся власть в Окаэре, даже войска, считай, ваши, не только личная гвардия. Столице не понравится подобное самоуправство. Она веками оберегала свою власть, не желая появления единоличных правителей в отдаленных провинциях. Те, что были в Окаэре до вас, творили, что хотели — но при этом оставались в рамках полного подчинения, под контролем Столицы.

— Если я неугоден, мне сообщат, — беспечно отозвался наместник, расположившийся на узкой скамье, обтянутой тафтой с золотой нитью. Аоно видел, что тот рассержен — слишком небрежно он говорил. Отвесил глубокий поклон:

— Простите дерзость… Но я рад видеть Окаэру такой, какой она становится, и не хотел бы все это потерять.

— И что же мне — поджать хвост после победы и добровольно отдать ворам отнятое у них? Только чтобы доказать свою верность Столице? А без того мои действия ничего не значат?

— Значат, и много. Вы вернули стране важную провинцию… вот только подлинно ли ее возвращение? Или вы на самом деле оставляете ее за собой?

— Ну, хватит! — Он покачал головой. Сжал руки. — Паника никого до добра не доводила.

— Но если вам прикажут отдать власть — вы подчинитесь?

Йири взглянул на Аоно.

— Вы в чем-то подозреваете меня?

— Нет! Храни вас Небо!

— Я скажу. Мне было приказано навести здесь порядок и сделать Окаэру гордостью страны. Я это делаю. И не позволю мне мешать.

От этих слов холодные струйки побежали по спине помощника.

— Вы хотите сказать… вплоть до неподчинения приказам Столицы?

— Если приказы будут неумны и исполнение их принесет вред Окаэре — да.

— Тогда нас всех просто раздавят.

— Знаю. Дураков много.

— Высокий! — почти взмолился Аоно. — Кого вы называете так?

— Тех, кто захочет мне помешать. И себя, наверное.

Отвел глаза и проговорил неестественно-шелестящим тоном:

— Они получат то, что мне поручили — слог в слог — и на это я никаких сил не пожалею!

Примчался гонец из Столицы — радость. У Аталимай, Благословенной, родилась дочь. Когда эту новость услышал наместник — рассмеялся коротко и непонятно. Но только не весело. И все потекло, как было. Дочь — не наследница.

Тиэху поднял ладони в знак открытости.

— Мне нечем вас убедить… если не убеждает мнение всего народа Окаэры. Я расскажу вам легенду. Чуть меньше века назад — живы еще те, кто помнит — наместник нашей провинции подобрал на берегу лесного ручья мальчика-подростка. Его звали… впрочем, неважно. Тогдашнего господина Окаэры не интересовало, кем был этот мальчик… к слову, его родных так и не сумели отыскать. У него были зеленые глаза и черные волосы — ничего необычного, верно? И он был очень красив. Наместник взял подростка к себе… а потом начали умирать люди. Прошло несколько лет. Тень упала на город. Многие видели вылетавшую из дома господина черную птицу — но молчали. Ибо небезопасно было говорить… И ничего не желал слушать наместник, а любимец его только смеялся.

— И что же дальше? — Химару подался вперед.

— Он стал жертвой вспышки гнева своего господина… вспышки ревности. Мудрые люди говорили, что хотя бы голову от тела нужно отделить, чтобы не вернулся оборотень. Но Высокий не стал никого слушать.

Тиэху в свою очередь наклонился к Химару и сказал шепотом:

— Одноглазый Лунь, древний старик, видел того, из леса — и видел нынешнего наместника. У них одно лицо…

Мурашки побежали по коже, и Химару засмеялся нарочито громко.

— Он из Столицы, господин Тиэху. Он не уроженец здешних мест!

— Много деревьев превратились в дым… откуда он взялся там? Вам известно его происхождение?

Химару был вынужден промолчать. Сказать «да» он не мог, а сказать «нет» не позволяло чувство долга по отношению к господину.

Тиэху продолжил:

— И он вернулся в родные места… Подумайте — разве это поведение молодого человека, отправленного в глушь из Столицы? Разве похоже, что он снова мечтает попасть туда?

Возразить было нечего. Молодой воин почти ненавидел себя за то, что слушает такие речи. Но даже во сне не мог их забыть. Хотел разувериться, а потом признаться во всем — пусть накажет, как хочет.

С тех пор Химару наблюдал за господином пристально — и это выглядело чрезмерным усердием в исполнении долга.

…Сначала он и говорить с не хотел с Тиэху, одним из богатейших торговцев в городе. Да и потом чуть беседу не оборвал, когда сообразил, к чему тот клонит. Но удержаться не смог и выслушал, проклиная себя — разве слуга имеет право обсуждать господина?

Только вряд ли можно было найти человека среди охранников Йири, который больше остерегался всяческой нечисти. Химару не боялся людей, но с десяток амулетов всегда имел при себе.

Рыжего Йири взял из Столицы — но одного скакуна было мало.

Великолепную гнедую кобылу крови гиэли, крупную и резвую, выбрал среди многих других, и много часов проводил с ней — почитай, все время, когда не был занят. Скоро она слушалась его голоса и прикосновения, бесстрашно перемахивала через немыслимые овраги и барьеры, словно ведомая чужой волей.

— Лошадям он доверяет больше, чем людям, — запали в память Химару слова одного из конюхов.

…Гнедая кобыла взвилась в воздух на высоту больше человеческого роста, перелетела через завал. Отличная лошадь… И послушна лишь одному человеку. Только он способен заставить ее совершать безумные прыжки, от которых получает такое удовольствие.

Пожалуй, никогда больше у него не бывает такого лица — почти счастливого.

Солнечный луч разбился о золотую отделку седла. Химару не осмеливался поднять взгляд — боялся найти и подтверждение догадке Тиэху, и ее же опровержение.

Ожеребилась одна из лошадей-йатта, необычной пегой масти. Жеребенок родился слабеньким и на вторую неделю жизни повредил ногу о брошенный в конюшне железный крюк. Нерадивого конюха жестоко наказали, а жеребенка признали безнадежным — поправится, но будет хромать.

— Нет, — сказал господин, выслушав предложение оборвать маленькую жизнь. — Он начнет бегать как ни в чем не бывало — и скоро.

Химару видел, как господин подошел к жеребенку, о чем-то поговорил с ним. Одолели сомнения: лошади чуют оборотня… Но, видя, как тянется к наместнику жеребенок, который шарахался ото всех, как доверчиво позволяет прикасаться к раненой ноге, снова почувствовал уверенность — тут что-то нечисто. Уж слишком велика его власть над лошадьми… и не только над ними.

— Ну, если ты такой ловкий, — с ухмылкой говорил юркий мальчик лет десяти, обращаясь к другому, русоголовому ровеснику, — принеси листик с нефритового дерева. Или ты трус?

— Я не трус! — Алони вздохнул, покосившись на сестренку насмешника. — Но если меня поймают, отцу придется плохо!

— А как же твоя хваленая ловкость? — и, передразнивая, пропел: — Меня и кошка не услышит!

— Так заметят, что обломано!

— Смешно. Там этих листьев сотня, наверное. Ты не самый видный ломай! А, только болтаешь!

— Хорошо! — сквозь зубы сказал Алони. Трусом себя выставить… нет уж. — Сегодня и принесу! Ночью!

Повернулся и зашагал прочь.