— Многие вельможи хвалятся искусно сделанными сэрэн, якобы творением их рук, а сами втайне заказывают их умельцам. Но твоя сэрэн будет самой красивой.

Юноша чуть покачал головой.

— Я не смогу поставить ее.

— Почему?

Йири отвел рукой упавшую на глаза прядь, задумчиво сказал:

— Я не могу покинуть Ивовый Остров. А в Столице где мне стоять в храме? Среди придворных? Или среди народа?

— Странная манера отвечать вопросом на вопрос, — поморщился Юкиро. — Видимо, только смерть отучит тебя от нее.

— Смерть? — эхом откликнулся Йири.

—Творец Сущего! Ты снова! Впрочем… — Юкиро чуть улыбнулся. — Мне уже все равно, как ты говоришь. Сэрэн приносят в храм в День Нового Лета…Ты очень давно не делал этого, так?

— Разве это имеет значение, господин?

— Не имеет, — отрезал Юкиро. — Но я хочу подарить тебе этот день.

— Многие хотят не того, что им дано… Но сам Благословенный — всегда ли может иметь, что пожелает, и делать, что хочет?

— Когда-то ты казался мне дурачком, — задумчиво сказал Юкиро. — Это удивляло меня и спасало тебя от смерти. Ты говоришь то, что не произносят даже во сне, и не понимаешь, как дерзки твои слова. Иногда ты кажешься мне святым, иногда — сумасшедшим. Иногда — просто ребенком.

— Я далеко не дитя, — тихо возразил Йири.

— Иногда ты проходишь по самой кромке моего терпения. Ты не понимаешь, к чему ты так близок.

— Моя жизнь не принадлежит мне, — ответил Йири.

— А мне не принадлежит твоя почтительность, — усмехнулся Юкиро. — Ты можешь склоняться низко… но тебе все равно.

Он вновь перевел взгляд на любимца.

— Пора дать тебе возможность появиться в Храме. И кое-что показать.

— Кому показать, господин?

— Некоторым особо любопытным.

Солнце заливало Сиэ-Рэн расплавленным белым золотом, щедро, так, что больно было глазам. Ивовые листья казались позолоченными, а не серебристыми. Светлая одежда придворных лишь подчеркивала сияние дня.

Дочь Благословенного выглядела хмурой. Драгоценное гэри с праздничной пелериной, как раз в цвет ивовых листьев, спрыснутых солнечным золотом, делало ее похожей на куклу из парадного набора игрушек. Высокую прическу Хали украшали хризолиты, такие же камни переливались на плотных манжетах. Легкая вуаль защищала лицо от солнца — но ветер то и дело откидывал ее, открывая плотно сжатый рот и темные глаза. Когда-то Хали огорчало, что она недостаточно красива. Сейчас ей было безразлично. Муж ее остался в Доме-на-реке. Ради мира их связали друг с другом, и на Островке его видеть не хотят. И сама Хали теперь бывает здесь редко. Она тоже теперь не нужна. Только в такие вот дни на виду появляться обязана.

Кайсин и Амарэ ни на шаг не отставали от своей госпожи. Госпожа Кору с мужем стояла среди придворных, но не сводила пристальных глаз ни с Аину, ни с тех, кто ее окружал. Ее острый взгляд подмечал все, что давало повод к размышлениям или сплетням.

Прибыл повелитель с личной свитой. Многих доставили к месту в носилках. Верховые спешились, ступили на белые плиты двора Храма Иями. Один из них мгновенно приковал к себе все взгляды. На нем была светло-серая, почти серебристая, блуза-тэлета — и более темная ханна — ив ней явственно переливался, дышал тот же оттенок ивовых листьев, что был на Юкиро и Хали, менее заметный, но все же бесспорный. Хотя прямых нарушений установленных правил не было, одежда Йири выглядела откровенным вызовом. И этот вызов был делом рук повелителя — двор понимал, что без указания Солнечного подобная выходка означала бы смерть, и очень мучительную. Юкиро решил показать, что ставит своего любимца выше комнатной утвари.

Музыка переливалась — легкая, как солнечный свет

Две женщины, в чьих жилах текла кровь Золотого Дома, были старшими над служителями Храма. Только рожденные с каплей крови Ай-Ти могли исполнять обряды в Храме Сущего и Иями внучки Творца. Одетые с пышностью, они замерли на ступенях, ожидая процессию.

Впереди шли девушки с кувшинам и зеркалами. Они пели. Монахи в желто-бурых одеждах двигались вереницей с растениями в руках — осокой и стрелолистом. В небо выпустили ручного журавля — тэммоку. Светло было на душе. Потом распахнулись двери.

…Он низко склонил голову — впервые заколка схватывала его волосы так, словно у высших; на лицо упала тень. Лодочка замерла в ладонях — казался храмовой статуей. Придворные не осмеливались перешептываться, однако у всех вертелась одна мысль — если Благословенный позволил ему войти в храм среди знати, когда он будет ему ставить сэрэн со свечой на алтарь? После кого? Безумие предполагать, что повелитель, чтящий закон и обычаи, пропустит его раньше людей Первого и Второго Круга — но дальше? Какое место при дворе отведет он своему любимцу?

…Слишком много глаз следят за ним. Нельзя допустить ни одного неверного шага. Плохо, если он оступится или промедлит, — любая неловкость испортит все. А дышать тяжело. Полно, дышит ли он вообще? Лицо ровное, ресницы опущены. Выдержки побольше, чем у иных потомков Солнечного дома. Только вот что дает ему эту выдержку?

Алтарь ждет дара Юкиро. Он зажигает фитилек маленькой свечки — и, развернувшись вполоборота, принимает плетеную лодочку с горящей свечой из других рук — из рук того, кто, склонившись, отступает в тень, не смея подойти к алтарю. Обе лодочки отправляются к порогу Сущего вместе.

На обратном пути Йири пришлось ехать шагом, однако повелителю казалось, что величайшее желание того — сорваться в галоп и умчаться подальше, куда-нибудь в дикую степь, хоть к ри-ю. Впрочем, сегодня у многих были смятенные лица.

Наконец достигли Дворца-Раковины. Повелитель кивком отпустил Йири, и тот просто исчез, никто не успел даже посмотреть ему вслед.

На сегодня — никаких дел.

Юкиро кликнул слугу:

— Пусть Йири придет.

Он уже должен был успеть переодеться. Значит, появится незамедлительно. Что думает он о сегодняшнем дне? Пожалуй, Юкиро хотелось это услышать.

С поклоном вошел Ёши. Еще не старый, он был почти совсем седым, а лицо всегда имело странно смешливое выражение, не соответствующее спокойному и вдумчивому характеру. Не успел ни слова сказать — появился слуга. Он выглядел испуганно.

— Благословенный… Господин Йири просит позволения остаться у себя.

Это было что-то новенькое. Он никогда не проявлял желания уйти или остаться, тем более не позволял себе вообще не явиться на зов. Юкиро даже растерялся на секунду. Потом брови его сдвинулись, он уже хотел отдать приказ слуге, но шепот коснулся его слуха:

— Повелитель, выслушайте меня.

Повелитель махнул рукой — слуга испарился.

Ёши отвесил поклон и с неторопливой уверенностью, которая всегда отличала его, произнес:

— Пожалейте мальчика, Благословенный. Ему сейчас трудно.

— Объясни.

Ёши покачал головой.

— Он только что видел, как двор разделился на его открытых врагов и тех, кто будет лицемерно пытаться стать его другом.

— Ну и что? — голос Юкиро стал резким. — А кто здесь живет иначе?

— Но он-то не рожден во дворце. Его не охраняет даже закон — только ваша воля. Для вас, мой повелитель, это всего лишь игра — а для него?

— Чего еще может желать мальчишка вроде него?

— Всего, чего у него нет — и, боюсь, никогда не будет.

Ёши вошел не спросясь. Кроме Юкиро, он единственный мог себе это позволить. Йири лежал на ложе ничком; он быстро поднялся, лицо было совсем детским и очень несчастным. Он был совсем не похож на себя. Привычным движением врача Ёши взял Йири за запястье, подержал его руку недолго, усадил. Посмотрел на юношу пристальным и по-стариковски мудрым взглядом.

— Я… я просто не знаю, что мне делать, — прошептал Йири. — Скажите мне, что и как, я вас умоляю…

— Не я имею право сказать тебе все, о чем ты спрашиваешь, а тот, к кому ты идти отказался.