Оэни, кроме красоты, ничего не имел — считай, был взрослый уже, и прямая дорога перед ним стелилась — в веселые дома Алого Квартала. А казначей Столицы даже к слугам своим его причислил, хотя всем было ясно — он только одно умел.

Ну, да что тут такого? Многие так поступают. Даже Повелитель свою игрушку возвысил.

Все люди совершают ошибки — и казначей совершил. Человеком он был в общем честным — только когда Благословенный при смерти лежал, и привычный порядок качался, допустил пару незаконных дел. Бумаги в тайнике спрятал — неглупым он был человеком, если что, имел, чем себя оправдать, а напарников менее удачливых — утопить. А потом глянул — в тайнике пусто. Все бумаги исчезли, и те, без которых — никак.

Кто знал о тайнике? Только один, от которого никакой тайны не мог сохранить.

А потом весть пришла — Повелитель будет здоров.

Оэни врать не умел, да и не пытался — все правильно, так и должно. И жадным не был, просто за будущее свое опасался. С ним хорошо расплатились — не пожалели монет.

«Да разве ж я бы расстался с тобой?!» — не с обидой даже, с недоумением глубочайшим спросил.

Змеи золотые пасти разевали, по белым занавесам ползая. Оэни на полу простерся, браслеты зазвенели — красиво. Умолял пощадить. Казначей склонился к нему, Оэни голову поднял, ладони его сжал в своих руках. Ласковые слова говорил. А сам незаметно подал глазами знак стоящему сзади Оэни — и горло цвета меда обхватила петля. Сам руки ему удерживал, пока не ушла из них сила, пока не упали они мертвыми стеблями.

Встал, посмотрел печально, черные завитки Оэни поправил, чтобы ровно лежали, и вышел. Покаянное письмо на серой бумаге писал; на прощение не надеялся. Распоряжения родне и слугам.

На другой день, закончив дела, следом ушел.

Повелитель выздоравливал быстро. На редкость быстро для человека его лет, который едва удержался на этом свете. И только Ёши — да сам Юкиро знали, что болезнь не ушла совсем, что лишь затаилась.

Жизнь Двора стояла вверх дном. Сделавшие ставку на скорый конец повелителя проиграли. А Благословенный интересовался делами лениво, как бы нехотя. Не сомневался никто — спешить ему некуда. Во всем разберется, и каждый по заслугам получит. И наиболее провинившиеся свивали ленты событий, желая выгородить себя или подставить других.

В комнате, к которой было приковано незримое внимание всего Островка, стоял запах смол и лекарств — но окна открывали все чаще, их держали открытыми, несмотря на холод. Зато угли горели жарко в переносном очаге — медном, украшенном богатой чеканкой.

Обо всем важном спросил повелитель, много имен помянул. Кроме одного. Ёши, неотлучно находившийся при Благословенном, все ждал, думая, как ответить, — и не дождался.

В конце концов сам решился спросить.

— Вы… не хотите узнать о Йири?

— А что с ним? — недовольный голос. И Ёши теряется:

— Все благополучно… Я подумал — не захотите ли увидеть его?

— Для чего?

— Хм… — сконфуженно отворачивается. И нечего сказать. Склянку в руках держит, покачивает. Не ожидал.

Так и не произошло того, на что надеялся Ёши. Ни слова не было сказано о недавнем любимце и все последующие дни.

Падал мелкий снег на северные равнины, а в Столице иней лежал на дорожках.

Приближалась зима.

До Йири не преминули донести слова Благословенного — уши и раньше во дворце повсюду росли, а теперь и подавно. Он остался равнодушен к услышанному — немало озадачив «доброжелателей».

Хисорэ привез его на Островок, и прежнюю свободу Йири вернули, хотя все еще незаметно присматривали. Кое-кто уже пытался слово против него составить — ясно же, один путь ему теперь — вниз. А если уж все равно вниз, проще совсем разделаться и не ждать — вдруг змейкой укусит.

А он и не появлялся нигде, словно стража все еще стояла у дверей. Лицо похудело, и мало кто видел это — тем редким, что приходили, не давал возможности себя разглядывать. В тень отступал. Не много было теперь света в его покоях, окна задернутыми держал — словно яркое солнце резало глаза.

В комнате холодно — угли не горят, и окно открыто.

У окна силуэт. Сам — в темно-фиолетовом, ни узора, ни светлого пятнышка. Сливается с сумерками. Кисть в руке танцует над бумагой. Занят рисунком, несмотря на то, что день отступает и света все меньше. Не слышит шагов за спиной — а раньше откликался на шорох крылышек комариных. Человек в хаэне, расшитом красными птицами, подходит ближе, склоняется над художником, опускает руку ему на плечо. Глядит на рисунок.

— Неплохо.

…Такого не ожидал. Йири несколько секунд неподвижен. Потом встает — и только тогда оборачивается. Низкий поклон — и отступает назад. Смотрит куда-то вниз. Лицо неподвижно.

«Мой повелитель… Приветствую вас».

и впервые за много лет замешательство овладевает Юкиро. Ледяная почтительность — наравне с вызовом. И перед ним тот, кто был — солнечный блик, маленькая птица в ладони?

— Сядь, — говорит повелитель. Тот еле заметно качает головой — и остается со сложенными руками.

— Расскажи, как ты тут… — сам опускается на сиденье, небрежно поправляет неудачную складку на хаэне. — Трудно тебе пришлось?

— Да, господин. Но я благодарен тем, кто хоть недолго был рядом.

— Назови их.

Секундная заминка — и звучат имена.

— Они достойны награды.

— А вы полагаете, они рассчитывали на нее? — голос певучий и льется струей холодной воды.

— Не думаю. — И, пристально поглядев на все еще отводящего взгляд: — Что же теперь?

— Я исполню любой ваш приказ.

— А если я не стану приказывать?

— Так не бывает, — он шевельнулся, опустил руки.

— Даже если я люблю тебя?

— Этого — не говорите! — голос наконец дрогнул — или показалось?

— Почему?

— Потому что — если.

…Скользнул вниз и вперед, волосы, словно черный шелковый ливень, а руки — две золотистые птицы вспорхнули. Лицо запрокинуто — и опущено. Вот он, у ног. Словно не дышит. А у другого дыхание замирает — но только запястье перехватывает и сжимает, сильнее, чем следует.

— Ты неправильно все понимаешь, — голос нарочито сух. — Так уж вышло, что Бестелесные наделили тебя красотой. И другими дарами. Ты станешь отталкивать всех уже потому, что они потянулись к тебе? Подобное справедливо?

— Нет…

— Я и другое вижу в тебе. И благодарен за то, какой ты.

— Я не заслужил благодарности, — Йири все еще неподвижен. — И мне она не нужна.

— А что тебе нужно?

Поднята голова, и темнеют глаза:

— Ничего.

Юкиро указывает на расшитую подушечку, лежащую на полу.

— Иди сюда.

Темно-фиолетовый атлас скрывает подушку — а руки Йири прячет в рукавах. Почти совсем стемнело, и ничто не нарушит общего тона.

— Я зажгу светильник, если угодно.

— Не угодно. Сиди. И подумай, стоило ли мне показывать, что я о тебе помню. Это значит — привлечь внимание. Если ты бесполезен, тебя не тронут — понадеются, что я сам уберу тебя с Островка. Они только выиграют — и не пострадают.

Кивнул, и когда Юкиро снова взял его руку — она стала теплее. Долго молчали оба. Потом заговорил старший:

— Когда ты появился в Восточном крыле, я тебя не заметил. Но когда рассмотрел, почувствовал нежность. Уже тогда… Долго не мог поверить, что ты и вправду мне нужен. Себе удивлялся. А что чувствовал ты?

— Мне действительно отвечать? — что-то хрупкое было в голосе, горькое даже.

— Я спросил.

— Тогда… больше, чем честь… я понимал. Но лишь делал то, что положено. Разве я мог выбирать?

— И все по-прежнему так?

Молчал. Пальцы левой руки застыли, прижатые к циновке. Юкиро выпустил его правую руку.