Негр продолжал молчать и непонимающе трясти головой. Ствол автомата снова ткнулся ему в спину.

- Эй! Майор тебя спрашивает!

Нэшвилл растерянно пробормотал:

- Мистер Мартин убит? Я даже не знал этого. Как же может быть, что я его убил… Чего вы вообще от меня хотите?

Он напряг вдруг все силы, как будто надеялся разорвать путы. Но стул, вцементированный в пол, не качнулся, кожаные ремни и стальные цепи только глубже впились в тело. Джим снова сник, обессиленный, со сломленной волей, покорившийся судьбе. Теперь он совсем умолк, и стоявший за его спиной полицейский никакими толчками больше не мог заставить его ответить хотя бы на один вопрос.

- Как угодно, - неожиданно спокойно сказал наконец Хантинг, видимо поняв, что ничего не добьется.

Можно было, однако, заметить, что он разочарован.

Его пальцы нервно барабанили по столу, выдавая скрытую за напускным спокойствием неуверенность. Внизу, в его кабинете, вот уже несколько часов десяток репортеров дожидались результатов допроса. Сразу же после задержания Нэшвилла Хантинг сам пригласил их в полицейское управление и на короткой пресс-конференции сообщил, что убийство Джорджа Мартина, по существу, раскрыто и признание преступника тоже не за горами. Он скрыл имя задержанного и то обстоятельство, что тот черный, причем сделал это не только с целью усилить напряжение. Он, конечно, понимал, какую заварил кашу. Выпуск вечерних газет задержан, ротационные машины остановлены, повсюду ждут его сенсационного сообщения. Понимал он и то, что, пока допрашивал Нэшвилла, сцена в закусочной давно уже перестала быть секретом для редакций. За несколько долларов они получили от хозяина заведения, от посетителей и прохожих подробную информацию о том, как молодой негр был схвачен полицией. Сейчас, когда Хантингу самому предстояло снова лицом к лицу встретиться с репортерами и дать им подробный отчет обо всем, его внезапно охватил страх. Убийство Джорджа Мартина негром, да еще перед самыми выборами губернатора, не заурядное преступление, какие случаются каждый день. Расовая проблема наряду с войной во Вьетнаме оставалась одной из острейших политических проблем Америки, и Хантинг отчетливо сознавал, что для Джорджии, как для всех южных штатов, где борьба негров за равноправие так возмущает большинство белого населения, это в полном смысле слова вопрос жизни и смерти. Если бы оказалось, что Джорджа Мартина действительно убил черный, сторонники расовой дискриминации немедленно воспользовались бы этим, чтобы еще больше настроить белых против негров и тем самым нажить себе политический капитал.

Хантинг, ведает бог, менее всего был другом негров и сторонником расового равноправия. Он всей душой был бы рад преподнести властям этого человека в качестве убийцы. Но каким путем их ни раздобывай, а доказательства требовались, и он знал, что никто из его начальников не станет их собирать вместо него, как бы сильно они ни желали обвинить Нэшвилла в убийстве. Между тем цепь улик пока еще слишком слаба и ненадежна, чтобы открыто выступить в суде с таким обвинением.

А вдруг защитник, которого подсудимому нельзя ведь не назначить, представит столь неопровержимое алиби Нэшвилла, что и самый ловкий прокурор ничего не сможет поделать. Не было у Хантинга и уверенности в том, что ему удастся убедить Бетти Мартин опознать в Джиме Нэшвилле человека, который ворвался в дом и убил ее мужа. Не исключалось также, что неожиданно обнаружится кто-то другой, чья вина в убийстве окажется несомненной.

Чем больше Хантинг размышлял обо всех этих трудно учитываемых факторах, тем сильнее становилась его неуверенность. Если бы ему удалвсь, неважно каким образом, отправить Джима Нэшвилла на электрический стул, перед ним открылась бы блестящая карьера, ему была бы обеспечена поддержка целого ряда влиятельных лиц. Такова была одна сторона медали. Однако, если он потерпит неудачу, если Джима Нэшвилла оправдают или, что еще хуже, даже не смогут предъявить в суде обвинение в убийстве, Хантинг мог считать себя конченым человеком. Все, кто сейчас одобрительно похлопывает его по плечу, отшатнутся от него как от зачумленного. Ведь его провал послужил бы для негритянских лидеров важным козырем в борьбе за равноправие. Такова была оборотная сторона медали. Хантинг, на котором теперь лежала ответственность за все дальнейшее и от которого зависело дать делу тот или иной ход, чувствовал себя ненамного уютнее, чем негр, привязанный к стулу и лишенный всякой возможности сопротивления. И то, что их судьбы дьявольски переплелись, еще больше усиливало злобу Хантинга против ненавистного чернокожего.

Один из сыщиков, доставивших пистолет, сказал:

- Полагаю, вам надо спуститься к репортерам. Они хотят получить наконец материал.

Хантинг с сомнением покачал головой:

- Ступайте вы. Скажите, что нам необходимо продолжить допрос, негр все еще запирается. Сообщите им подробности убийства и задержания…

Сыщик перебил его:

- Все это им уже известно.

- От кого?

- Генеральный прокурор уже провел пресс-конференцию, и они теперь в курсе всех деталей. Они хотят получить только фото арестованного.

Хантинг кинул быстрый взгляд на израненное лицо негра.

- Это пока невозможно. Впрочем, погодите…

Он достал из ящика стола отобранный у Нэшвилла потрепанный бумажник, в котором было несколько долларов и сложенная вырезка из журнала. Хантинг развернул ее. На цветном фото был изображен Нэшвилл, молящийся в церкви. Текст гласил: «Исполненный веры и смирения, этот молодой негр в старой методистской церкви в Монтгомери (штат Алабама) ожидает конца долгой ночи. Сброд, охваченный расовой ненавистью, осадил даже божий храм, в котором часть чернокожих нашла убежище от бесчинств. Окажутся ли вера и терпимость сильнее противной христианству ненависти белых фанатиков-расистов?»

Еще раз взглянув на снимок, Хантинг заколебался:

- Пожалуй, все же не подойдет.

Молодой сыщик взял у него вырезку и осклабился:

- Почему? Напротив. Так лицемерие этого отродья еще понятнее.

Ни одна из газет штата Джорджия не воздержалась от публикации снимка молящегося Джима Нэшвилла, всколыхнув этим новую волну подлой расовой травли. Еще не закончилось полицейское дознание, а фотография негра уже печаталась с кричащими подписями: «Убийца на молитве», «Этими самыми руками Нэшвилл убил Джорджа Аллана Мартина».

К следующему полудню городок Гриффин напоминал бивуак. Съехавшиеся отовсюду белые фермеры поставили свои «шевроле», «форды» и «бьюики» у трактиров и баров, расположенных вокруг деревянного здания полицейского участка шерифа Брукса. Из газет стало известно, что накануне вечером Джима Нэшвилла перевели в Гриффин, в этот самый участок. Негритянское население городка не смело показываться на улицах и забаррикадировалось в своих домах или вовсе бежало из Гриффина. С теми, кто попался белым, жестоко расправились. Фермеры в трактирах и барах распивали виски и с каждым новым стаканом становились все агрессивнее. Когда стемнело, перед полицейским участком появились первые орды пьяных, размахивавших, точно знаменами, кнутами и веревками и требовавших выдачи негра. Шериф Брукс полагал, что хорошо знает своих земляков, и не сомневался, что они пошумят-пошумят и снова вернутся к трактирным стойкам.

А в это время майор полиции Хантинг снова расспрашивал Бетти Мартин об обстоятельствах преступления и убеждал ее, что в убийце мужа она не могла не узнать Джима Нэшвилла. Газеты, радио, телевидение в один голос трубили, что задержанный негр и есть убийца, и для Бетти Мартин это не прошло бесследно. Если вначале она уверяла, что от волнения вообще не заметила, был ли еще кто-нибудь в комнате, да и не могла заметить, так как свет был выключен и лишь телевизионный экран слабо светился, то постепенно она стала поддаваться внушению, что убийцей был Нэшвилл.

Однако майору этого было еще недостаточно:

- Припомните все еще раз, сударыня. Услышав первый выстрел, вы выбежали из ванны. Хотя свет в комнате не горел, но ее часть, ближайшая к телевизору, все же была освещена. Да и на террасе лампы горели. Нэшвилл сделал еще четыре выстрела и, убегая, пересек освещенную террасу. Ее ширина - несколько метров. Должны же вы были его видеть!