«Спасибо, сэр», «пожалуйста, сэр», «да», «нет» - вот и все, что произносил Нэшвилл в эти недели. Он никогда не говорил о своей жизни, о своем процессе, о своем страхе перед казнью, о своей невиновности. Он не буйствовал, не плакал, не молился, не спрашивал о своем защитнике, о родных и друзьях. Он ждал утра казни с тупым безразличием.

Вечером на тридцатый день, в то самое время, когда Глендэйл, как правило, с точностью до минуты приносил заключенному ужин, чтобы поскорей освободиться и уйти домой, он явился без обычной пластмассовой тарелки. Вместо этого он принес ярко-красное одеяние, в котором узнику предстояло идти на казнь, и Библию. Он вошел так тихо, что негр не заметил его прихода. Кинув одежду на койку и положив Библию на вделанный в стену откидной столик, Глендэйл присел на край койки и наклонился к прикорнувшему на табуретке Нэшвиллу.

- Осталось 12 часов, Джимми. Это время я проведу здесь. Потом, согласно предписанию, ты наденешь этот костюм. А сейчас, если у тебя есть какие-нибудь желания,

скажи мне.

- Нет, сэр, спасибо.

- Таково предписание, Джимми. Каждый вправе вы сказать перед казнью какое-нибудь особенное желание. Закон справедлив. Не нужно, конечно, просить женщину

или вино. Это было бы аморально.

- Спасибо, сэр, мне ничего больше не нужно.

- Может быть, хочешь чего-нибудь вкусненького, - стал уговаривать Глендэйл, перечисляя яства, которые мог заказать осужденный на казнь.

Тюремщик вовсе не был жесток. Напротив, за эти 30 дней он по-своему привязался к узнику, который всегда был дисциплинированным и не доставлял никаких хлопот. Другие смертники обычно бунтовали, по крайней мере напоследок. Этот же продолжал оставаться безучастным, лишив Глендэйла удовольствия проявить человечность. Обиженный, он поднялся.

- Ну, если ты ничего не хочешь, я не могу помочь. - И он вышел из камеры, крикнув еще раз из коридора: - Парикмахер и пастор придут позднее. И свет будет сегодня гореть всю ночь. Но тебе он не помешает - ты все равно не сможешь уснуть.

Тихонько насвистывая песенку, он вернулся в свою стеклянную кабину, чтобы оттуда до утра наблюдать за Нэшвиллом и помешать ему, если бы он вдруг вздумал убить себя и таким образом избегнуть казни. Когда штат Джорджия приговаривает человека к смерти, он сохраняет за собой исключительное право привести приговор в исполнение руками специально нанятых служащих. Таков закон, а закон должен соблюдаться неукоснительно.

Вечер накануне казни Джима Нэшвилла его адвокат Джемс Вуд провел за своим письменным столом у телефона. После процесса он вынес долгую борьбу с самим собой и с окружающими. Его жена, 80-летний отец, чья адвокатская практика перешла к нему, ближайшие друзья - все уговаривали отказаться от борьбы. Его утверждение, что Нэшвилл не виновен и Джорджа Мартина по политическим мотивам убил кто-то из полицейских, чтобы не дать ему пройти в губернаторы, они считали недоказуемым.

- Не впутывайся в политику, - заклинал отец.

А жена умоляла:

- Не губи нас всех! Если ты что-нибудь раскроешь, они поступят с тобой, как с Мартином.

- Мы живем в государстве, где существуют право и закон, и мой священный долг адвоката - способствовать торжеству права.

Отец возразил:

- Право в штате Джорджия должно служить на пользу его гражданам, а не во вред. Раскрытие такого скандала повредило бы штату, а потому не может считаться правым делом.

Однако хуже, чем все сомнения и муки совести, было то, что поначалу Вуд не имел никакой возможности выследить подлинного убийцу. Для этого ему был необходим тот пистолет «уэбли», из которого застрелили Джорджа Мартина. Только с помощью спектрального анализа можно было восстановить уничтоженный контрольный номер. Но пистолет находился в суде и после приговора больше не подлежал осмотру, разве что верховный суд штата кассировал бы приговор и передал дело на новое рассмотрение. А для этого Вуду требовался веский кассационный повод. Надо было доказать, что судом присяжных допущена ошибка в самом ведении процесса.

Дни и ночи напролет Вуд изучал свои заметки, текст приговора, а также сотни газетных и журнальных отчетов о ходе процесса. Наконец ему попался снимок, сделанный во время допроса майора полиции Хантинга. На заднем плане видна была скамья присяжных. Вуд и сам не знал, почему ему вздумалось пересчитать их. На скамье сидело только 11 человек. Это являлось серьезнейшим нарушением уголовно-процессуального порядка. Ведь присяжный, отсутствующий при допросе одного из главных свидетелей обвинения, не мог составить собственного суждения о его показаниях, следовательно, оценка доказательств, положенных в основу смертного приговора, была дана лишь 11 полностью осведомленными присяжными. Такой приговор не мог считаться законным.

Вуд получил бесспорный повод для кассационной жалобы, но он должен был еще доказать, что один из присяжных действительно отсутствовал. Американский закон не признает фотоснимки доказательственным материалом, поскольку они могут оказаться фотомонтажом или подретушированы. 10 дней затратил Джемс Вуд на то, чтобы разыскать 12 присяжных: во избежание постороннего влияния на присяжных адреса их сохраняются в тайне. Наконец Вуд все же выяснил, что отсутствующим присяжным был банковский поверенный. Он с самого начала процесса жаловался на зубную боль и на второй день с утра отправился удалять зуб мудрости. Регистрационная карточка врача, произведшего удаление зуба, являлась неопровержимым доказательством.

Утром 30-го дня, когда по приговору суда Джим Нэшвилл еще сохранял право на жизнь, Вуд получил из Атланты письменное уведомление, что кассационная жалоба признана обоснованной. Однако для решения вопроса об отмене или утверждении смертного приговора верховному суду штата требовалось время - недели, может быть, месяцы. А до тех пор приговор оставался в силе. Отсрочить казнь мог лишь губернатор штата Джорджия, избранный на этот пост благодаря убийству Джорджа Мартина.

Джемс Вуд немедленно помчался в Атланту. Губернатор, сообщили ему, отсутствует, но, как только его местопребывание станет известно, прошение об отсрочке казни будет передано ему по телефону.

С того времени прошло 14 часов. Была полночь. Вуд уже раз десять звонил губернатору и на службу и домой, но никак не мог его поймать. Оставалось только восемь часов.

Глендэйл в своей стеклянной кабине изо всех сил боролся со сном. Он взглянул на большие электрические часы в конце коридора. Без одной минуты три. Негр, уже облачившийся в красный костюм, стоял у зарешеченной двери камеры и тоже смотрел на часы. Секундная стрелка бесшумно и безостановочно обежала еще один круг; минутная прыгнула на деление вперед. Глендэйл зевнул. Еще пять часов. Эта ночь тянулась слишком медленно. Слава богу, после нее он целые сутки будет свободен, сможет наконец выспаться, поработать в саду, вечерком сходить в кино. Он снова зевнул и поднялся, разминая затекшие ноги.

Зазвонил телефон. Глендэйл снял трубку:

- Да, иду.

Это явился тюремный парикмахер. Глендэйл впустил его в коридор, а затем проводил в камеру к Нэшвиллу, надев на негра наручники: не раз бывало, что осужденные пытались вырвать у парикмахера бритву и перерезать себе горло.

Джим Нэшвилл не делал таких попыток. Он покорно позволил себя побрить и выбрить на макушке круг диаметром в два сантиметра. Выходя из камеры, Глендэйл пояснил:

- Это чтобы приложить электрические контакты…

Джим Нэшвилл, снова освобожденный от наручников, лежал на койке. Объяснение он выслушал с закрытыми глазами.

Следующий телефонный звонок раздался в стеклянной камере Глендэйла только в семь часов. Пришел пастор, маленький полный человечек с кротким лицом.

Нэшвилл отнесся к его появлению безучастно. Дотронувшись до плеча осужденного, пастор мягко сказал:

- Помолимся, сын мой.

Не отвечая, негр глядел в потолок. Пастор раскрыл Библию и принялся молиться. Затем произнес громче: