Позднее мы узнали, что великий везир Алемдар приказал удушить шелковыми шнурами десятки офицеров Мустафы, и, признаться, я вздохнул с облегчением, узнав, что шейх-уль-ислама Мухаммеда Ракима постигла та же участь. Что же до женщин в гареме прежнего султана, на них надели мешки, привязали к ним груз и бросили в море. «Да не будет потомков от этих зловещих женщин, которые стояли и смотрели, пока убивали Селима», — заявил Алемдар, спасший Махмуда. Однако, несмотря на кровавую месть, Махмуд сохранил добрые чувства к семье бывшего султана: новый султан настоял на том, чтобы его брату Мустафе позволили жить в Клетке, а его мать не трогали. Видно, Айше всегда суждено выходить сухой из воды.

20

Когда мы с Накшидиль шли к покоям валиде-султана, официальные торжества уже закончились, праздничную трапезу уже съели. Осматривая помещение для приемов, Накшидиль казалась еще больше изумленной, чем два десятилетия назад, когда Миришах сообщила ей, что она приглянулась султану Селиму.

— Помните, как мы впервые вместе пришли в покои валиде? — спросил я.

— Конечно. Как это все странно. С тех пор произошло много чудесного. И ужасного тоже. Особенно эта жуткая ночь с Абдул-Хамидом! А затем настало замечательное время, которое я провела вместе с Селимом. Потом я стала опекуном Махмуда! — Накшидиль вдруг умолкла, а когда заговорила снова, ее голос стал спокойнее. — Никогда не забуду смерти Пересту. Как это было ужасно. И все эти стычки с Айшой.

— А теперь вы официально стали матерью Махмуда и валиде-султана, — напомнил я ей, не желая, чтобы воспоминания закончились на печальной ноте.

Пока мы сидели на диване, она велела принести шербеты и кофе, и я с удовольствием наблюдал, как девушки, отвечавшие за кофе, выполняли отведенную каждой особую роль: одна несла накрытый бархатом поднос, другая — серебряный кофейник, третья — маленькие чашки, покрытые серебром. Было приятно смотреть, как рабыня, несущая ответственность за кофейник, встала на колени, высоко подняла его, наклонила, и кофе, словно ручей, устремился в чашку. Достигнув края, он начал пениться. Обслужив нас, девушки грациозно встали и откланялись.

Я отпил глоток из инкрустированной драгоценными камнями чашки и на мгновение задумался о переменах, случившихся в моей жизни.

— Прибыв сюда, я был наивным кастрированным мальчиком, постоянно боялся главного чернокожего евнуха, а теперь сам занял его место и обрел большую власть. А другой, кого только что привезли сюда, когда-нибудь пройдет тот же путь. — Я отпил еще глоток и уставился на темную жидкость. — Один персидский поэт сказал, что жизнь подобна ветру, но я думаю, что она представляет собой непрерывный круговорот, — заметил я. — Колесо вертится и вертится: мы оказываемся то наверху, то внизу, но оно продолжает крутиться, и наши жизни вращаются вместе с ним.

Накшидиль помешала кофе золотой ложечкой.

— Да, я понимаю, что ты хочешь сказать. Что бы ни случилось, круговорот продолжается. Сначала пришла Миришах, я тогда была рабыней. Теперь я заняла ее место и выберу других рабынь в качестве фавориток и жен султана. — Она обвела глазами помещение в стиле рококо. — Жить здесь большая честь. Здесь действительно великолепно: позолоченные деревянные панели, восхитительные пейзажи.

Она встала и прошлась по ковру, украшенному цветочным узором, к выложенному изразцом фонтану.

— Мне потребовалось немало времени, чтобы по достоинству оценить керамику, — сказала она, проводя рукой по гладкой стене. — Когда я, юная девушка, оказалась в Топкапе, я не могла отличить изразец из Изника от итальянского или дельфтского[87]. Только спустя несколько лет я научилась ценить яркость цветов и замысловатость узоров. — Она указала пальцем на лестницу. — Увидев сейчас спальню, я была потрясена изразцом: узоры с павлинами и букетами цветов. Только подумать, какая тонкая работа потребовалась, чтобы нарисовать их, а затем покрыть глазурью, чтобы добиться такого блеска.

Я заметил, что ее взгляд ищет что-то над дверями и вдоль стен.

— Что вы ищете?

— Помнишь надпись, посвященную Миришах, которая была на стене? «Море благожелательности, источник постоянства». Эти слова написал Селим, и я навсегда запомнила их. Ты мне указал на них, когда мы пришли сюда в первый раз. Но теперь я их здесь не нахожу.

— Скорее всего, их стерли, — ответил я. — Наверно, по приказу Айши.

Позднее мои подозрения подтвердились.

* * *

В течение первых нескольких месяцев события развивались стремительно. В гареме чернокожих евнухов разделили в зависимости от количества лет, которое те прослужили. Создали новый штат женщин, управлявших гаремом. Ряд девушек прибыли сюда в качестве подарков от пашей и губернаторов провинций, других купили на рынке невольниц, и поэтому пришлось назначить более десятка наставниц, начиная от хозяйки гардеробом до заведующей больными. Каждой давалось множество помощниц.

Для оценки состояния государственных дел в Диван призвали советников со всех концов империи. Султан не прятался от Совета, а сидел перед ним и согласился ввести по всей империи справедливые налоги; губернаторы провинций обещали, что султан получит все деньги сполна и вовремя. По настоянию Алемдара были приняты меры, чтобы провести реформу в войске янычар: повышения должны быть заслужены, солдатам надлежит соблюдать дисциплину, подготовка будет вестись в западной манере. Армию нового порядка восстановили и переименовали в сегбанов[88], чтобы не вызывать недовольства регулярных войск. Отныне они считались не отдельным подразделением, а вспомогательным родом войск, преданным янычарам. Шли слухи, что на этом реформы не закончатся.

* * *

Однажды ранним утром меня вызвали к султану. Когда я прибыл, он находился в банях, с его тела удаляли волосы.

— А, Тюльпан, — произнес султан и улыбнулся. — Есть некоторые вещи, которым евнухи могут радоваться.

Я с удивлением взглянул на него.

— Простите, ваше величество, — ответил я, не понимая, что он хотел сказать.

— Я серьезно отношусь к твоему положению. Тебе хотя бы не приходится испытывать эту процедуру, правда? — Он указал на зловонный крем, покрывавший его тело. — Тебе гораздо легче быть хорошим мусульманином, ведь на твоем теле нет волос.

Я кивнул, не сомневаясь, что Махмуд собирается обсудить более серьезные дела. Он жестом пригласил меня сесть. Как только с него соскребли крем, а тело тщательно вымыли, он дал знак рабам удалиться. Только немому чернокожему евнуху было дозволено остаться и обслужить его.

Когда султан заговорил, я обратил внимание на то, что у него усталые глаза. Он ссутулился, будто на его плечи легла тяжесть всего мира.

— Тюльпан, завтра вторник и должно состояться очередное заседание Дивана. Я буду рад видеть тебя на нем в качестве главного чернокожего евнуха.

— Мой блистательный султан, я преисполнен благодарности за огромную честь исполнять обязанности кизляра агаси, — ответил я и, оторвав взгляд от мраморной скамьи, заметил, что пришла Накшидиль. Бани соединяли покои султана и валиде, позволяя им беседовать в полном уединении.

Когда она подошла к нам, султан приветствовал ее и сказал:

— Как хорошо, что вы оба здесь. Меня многое беспокоит, но первым делом янычары. Улемы подстрекают их, твердя, что сегбаны отнимают у них власть.

Я согласно кивнул.

— Ваше величество, я слышал доклады о подобных действиях. Шейхи проповедуют в мечетях, что сегбаны опасны и подчиняются приказам неверных.

— Это наглая ложь, — возразил Махмуд.

— Селим столкнулся с теми же трудностями, когда хотел усовершенствовать армию, — заметила Накшидиль.

— Я не сомневаюсь, что за этим стоит Айша, — добавил я, но мое замечание осталось без внимания.

Валиде-султана обратилась к сыну: