Ужас и сумасшедшая надежда оплели разум и разорвали его надвое. Качаясь, Рената встала и опёрлась на операционный стол. Не может быть… Это всё не реально… Это всё неправда!..

Но холод стола под пальцами говорил об обратном. Рената глянула на руки, судорожно сглотнула. Смуглая упругая кожа, ещё не претерпевшая ни одного изменения после «прыжка». Молодая кожа.

– Ренатушка, милая, к тебе тут кавалер… – высокий, с хрипотцой курильщика голос запомнился ей на всю оставшуюся жизнь, хоть его обладатель и умер вскоре от рака, тогда ещё не имевшего литерной приставки.

Рената обернулась к двойным пластиковым дверям с мутным витражом, пропускавшим лишь свет, и увидела широкий силуэт. И, не веря в происходящее, замерла. Она помнила всё, что Кирилл скажет ей сейчас о долге, о боевом братстве, о том, что не может остаться, но непременно вернётся. И переживать всё заново ей хотелось меньше всего на свете…

Ординатор… Выйти…

Но руки сами толкнули створчатые двери - увидеть, хотя бы просто увидеть его! Из высокого коридорного окна напротив в глаза ударил яркий свет – мартовский снег, ещё не почерневший, множил льющиеся на землю лучи.

Он стоял в центре коридора с букетиком хрупких подснежников. Дыхание прервалось. Когда-то она очень любила их, цветы обновлённой природы. Как раз до этого момента.

– Вообще, сюда нельзя, молодой человек!.. – хитро сощурился доктор, затянулся и выпустил дым в приоткрытое окно. – Как вы прошли?

– Там, где чёрт сломает ногу – ВДВ найдёт дорогу, отец!.. – залихватски ответил Кирилл и, улыбаясь одними губами, шагнул к Ренате.

Позабыв себя, женщина – девушка! – ткнулась в широкую грудь, схватила его за отвороты кителя, вжалась, замерла… Его запах ударил в нос, и ноги едва не подкосились. Утром. Ещё утром она чувствовала его. Вдыхала, жила им, строя в голове несбыточные планы на мирное, послевоенное счастье.

Утром прошлой жизни…

– Я решил, Решка… – могучий голос слышался ещё мощнее, увереннее; по смуглому лицу хлынули слёзы.

Рената вжалась в него сильней, вросла, ногти болезненно впились в грубую синтетическую ткань только накануне разглаженного ею кителя. Она помнила, что Кирилл скажет сейчас. Каждое слово помнила всю жизнь после – жизнь одинокую, серую, холодную. Она не переубеждала его тогда, а покорно приняла выбор.

– Я написал рапорт. Меня комиссуют.

Какая-то неестественная, пустая тишина повисла в коридоре госпиталя. Казалось, такого от Кирилла не ожидали даже птицы за окном, даже доктор, ими любующийся, вдруг замер в недоумении. И неудивительно. Ведь когда-то он сказал обратное…

– Ранение серьёзное, проблем не должно быть, – продолжал он, а Ренате становилось необъяснимо холодно. – Ты ведь этого хочешь, Реш?

Женщина потерянно отпрянула. Смятённая, она не могла вымолвить ни слова. Он оставался. С ней. Ради неё. Живой.

Но радости не было. Ни на секунду не потеплело, наоборот – из глубин женской души необратимо нарастал острыми глыбами лёд безразличия. Рената отшагнула ещё. Осмотрела Кирилла с ног до головы. И не поверила.

В образе её мужчины, единственного за всю жизнь, был совершенно незнакомый человек. Чужой. Неродной. Подснежники хрустнули в тонких, молодых пальцах, и невесомо упали на выщербленный плиточный пол.

– Ты бы так не поступил, – горько прошептала Рената и вздохнула, как бы признаваясь сама себе: – И я никогда не поступлю так – не оставлю друзей...

«Ординатор» – и бесполый голос рванул её прочь.

Он был в замешательстве. Не сказать, что полном, но всё же. Вопрос Бурова не застал Трипольского врасплох, нет. Фарадей много над этим размышлял, попутно подвергая сомнению собственную теорию относительно Макленнора, а последние несколько часов – и того больше. Но всё же когда вопрос прозвучал, немного растерялся.

– Ну? Предположения будут?

Буров, казалось, нависал прямо над ним тем самым каменным истуканом древности: тёсанные черты неподвижного лица, брови, надвинутые на разбитую глубокой дельтой переносицу. На деле же он стоял в нескольких шагах, у стеллажа с инструментами.

Трипольский глядел на распластанное неживое тело посреди лаборатории, словно Бёрд вот-вот приподнимет голову и заговорщически так: «псс! подойди ближе, подскажу!..».

– Я не знаю...

Трипольский и вправду не знал, что мешало Бёрду покинуть Ясную ещё до их прибытия. Раз он беспрепятственно попал на челнок тридцать третьей экспедиции, мог ведь вызвать транспорт с «Кондора» и до пробуждения её членов. Но не вызвал. А лёг в капсулу и на несколько недель притворился человеком. Почему?

– Ему зачем-то были нужны мы... Люди...

– Вот, – не оборачиваясь, поднял вверх палец Буров. – Люди-человеки. Это важно, Алексей Сергеевич. Очень. Нужно понять зачем. Вызвать транспорт он мог и без нас, ясно же. «Герольд» второго поколения был к его услугам.

– Или... – неуверенно добавил Трипольский. – Ему нужен был транспорт именно с этого «Герольда». Например, с транспортом «Кондора» что-то случилось...

– Как на Церере?

– Да, как на Церере-3 – сбой ЭВМ, неверная траектория, крушение. А если так, то...

– То всё встаёт на места, Алексей Сергеевич. Кодов доступа к орбитальному транспорту нашего грузовика у него не было. Затем мы ему и понадобились. У нас головах те коды, – Буров постучал по шлему, – в Ординаторе. Для того он тебя и подталкивал реанимировать второй ЭВМ. Сам не мог ничего сделать. Всё сходится. Хм...

Буров задумался.

Вопросов не возникало разве что с самой целью его рвения на орбиту. Бёрд стремился вернуться, точнее попасть на Землю. Макленнор жаждал послать своё детище обратно на родину, а иного пути, кроме как транспортировка непосредственно на космическом грузовике, не существовало.

Бёрд не мог лечь в работающую капсулу квантового приёмника и «прыгнуть» на Землю. Да, теоретически это возможно. Едва ли тело Бёрда намного проще человеческого или иного позвоночного. Проблема заключалось даже не в самом феномене Антонова, и Макленнор, где бы он ни был, понимал это. Дело было скорее в том, что не существовало никаких гарантий удачного «прыжка». То есть, тело Бёрда почти наверняка материализовалось бы в точке Б, а вот разум... Видимо, Макленнор не хотел рисковать – уж полёт на борту «Герольда»-то синтетик перенёс бы наверняка.

Теперь многое объяснялось. Смятая трубка охладителя одного из квантовых приёмников – дело рук Бёрда. Зачем он это сделал сказать сложно, но это почти наверняка был он. Так и оставшееся без ответа обесточивание переборки арсенала с центрального пульта, что в генераторной челнока – тоже. А вентиль-затвор основного внешнего шлюза, который Иванов и Роман впервые обнаружили запертым изнутри, вручную, наверное, должен был перенять на себя часть внимания.

Буров повернулся, держа перед собой фрезу – первое, что он приготовил. Но вместо того, чтобы положить её у изголовья на подвижный инструментарий, замер, вперившись в Фарадея тёмными, немигающими глазами.

– Это всё понятно. Но почему Макленнор просто не вышел с нами на связь?

Трипольский забыл, что делал. И было начал даже искать ответ, оправдание, но спохватился – он-то тут причем?!

– Я не знаю... – промямлил он.

– Странно, – хмыкнул Буров и водрузил-таки фрезу в отведённый паз инструментария на колёсиках. – Ты знаешь по именам его внуков и даже их увлечения. Вычислил им созданную пластмасску. А мотивов его самого понять не можешь. Или говорить не хочешь?

– Я не знаю, – уверенней повторил Трипольский.

Он снова врал, но, как и в прошлый раз – наполовину. Почему Алан Макленнор, находясь на Ясной, не выходил с ними на связь, а вместо этого играл в кукловода, он, понятное дело наверняка знать не мог. Но его личная теория, о которой Трипольский так и не сказал никому, та самая, что родилась после просмотра секретных чертежей из оксфордского особняка, давала вполне ясные зацепки и догадки. И логику поведения отчаянного учёного, особенно после произошедшего с Бёрдом, в целом объясняла.