После третьей неудачной попытки он дважды сильно ударил меня по лицу, так что я прикусила язык. На этот раз это не принесло удовлетворения, горького или какого-то другого. Я глушила рыдания подушкой, глотала кровь из прикушенного языка и с ужасом ждала, когда он выйдет из душа.

На четвертую ночь он дважды ударил меня в живот — он выбил из меня дыхание, и боль шокировала меня не меньше, чем факт ударов, — и еще один раз в челюсть. Эта боль была мучительной. Комната вокруг поплыла, как в тумане. Я молила Бога, чтобы полностью потерять сознание. Но этого не произошло. Я перестала плакать в подушку.

На пятую ночь он перевернул меня, встал коленями мне на руки и прижал меня лицом к матрасу так сильно, что я не могла дышать. В груди у меня все горело. Он делал это еще трижды, всякий раз останавливаясь за мгновение до того, как я готова была отключиться.

Большинство таких вечеров заканчивалось тем, что он поднимался с отсутствующим видом, а потом я слышала, как некоторое время в душе течет вода. После этого он возвращался в постель, прижимался ко мне как ни в чем не бывало и говорил о каких-то тривиальных вещах: как местные жители консервируют мясо, какие созвездия он видел во время своих ночных патрулирований, какие фрукты он любит или, наоборот, не любит.

Но однажды ночью он лег рядом со мной и сказал:

— Я вот все думаю, какая она, эта Кристина. Такая спокойная, сдержанная. Интересно, что могло бы такую женщину, как она, заставить потерять контроль над собой?

Я изо всех сил старалась сохранить ровное дыхание, когда он переплел свои пальцы с моими напряженными пальцами и мягко погладил своим большим пальцем мой.

Пока он сопел у меня за спиной, мысль о его руках на Кристине или о том, чтобы она пережила хотя бы одну секунду того ужаса, который испытывала я, переворачивала мне душу. Я не могла этого допустить. Мой нынешний план мог привести только к тому, что в конце концов он убьет меня и, возможно, еще и Кристину. На то, что меня найдут, может уйти слишком много времени, и было непохоже, что в один прекрасный день он повернется ко мне и скажет: «Что-то ничего у нас с тобой не получается, так что теперь я отвезу тебя домой». Я по-прежнему могу продолжать играть своей собственной жизнью, но только не жизнью Кристины.

Я должна была помочь ему изнасиловать себя.

Было понятно, что поведение его становится критическим. Я постаралась вспомнить все, что когда-либо слышала о насильниках, все посвященные им телевизионные шоу, которые я когда-либо видела, — «Закон и порядок: Спецотдел полиции по работе с жертвами насилия», «Преступные намерения», еще парочку передач об отделении экстренной медицинской помощи, — фокусируясь в основном на том, что нравится насильникам и при каких обстоятельствах они убивают свои жертвы.

Я вспомнила, что некоторым насильникам необходимо думать, что их жертвам нравится то, что с ними делают. Может быть, мой Выродок был способен обманывать себя, думая, что на самом деле я балдею от всего этого, но все же по-прежнему не мог возбудиться, потому что на каком-то этапе в голове его начинал потихоньку звучать голос сомнения. В данный момент он превратил его в импотента. Но если голос этот станет громче, я погибну.

На следующую ночь в ванной я сказала ему:

— Вы такой нежный.

Он уставился на меня тяжелым взглядом, и я с трудом заставила себя не отводить глаза.

— Правда?

— Знаете, ведь большинство мужчин какие-то грубые, а ваши прикосновения очень приятны.

Он улыбнулся.

— Простите, что со мной было так трудно. Я, знаете ли, сначала не была уверена, но я все думала, что, возможно… возможно, для меня уже слишком поздно начинать новую жизнь.

Сколько времени мне следовало колебаться? Если я буду соглашаться слишком быстро, он никогда на это не купится.

— Ты сказала «со мной трудно»?

— Я имею в виду, что мне нужно время, чтобы привыкнуть ко всему и все такое, но теперь я начинаю думать, что мне, возможно, понравится здесь. С вами.

— Ты и вправду так думаешь? — Каждый слог он произносил с большим напряжением.

С трудом заставляя себя снова встретиться с ним взглядом, я постаралась, чтобы голос мой звучал как можно искреннее.

— Конечно. Вы понимаете такие вещи, которые не понимают большинство мужчин.

— О да, я действительно понимаю многие вещи, которые не понимают большинство мужчин.

Лицо его расцвело улыбкой победителя. Бинго!

Когда он натирал меня лосьоном, я сказала:

— Мне действительно очень нравится этот запах.

Улыбка его стала еще шире.

После этого я надела платье, покрутилась для него и сказала:

— Это как раз то, что я сама бы для себя выбрала.

Уже в постели я немного постонала для него и ответила на его поцелуи, но осторожно, словно просыпаясь от его прикосновений. Брюки его начали рывками натягиваться, и я считала секунды между этими сокращениями. Внутри у меня все умерло.

Тяжело дыша, с раскрасневшимся лицом он улегся на меня сверху. Переживая, чтобы он не утратил эрекцию — а потом и контроль над собой, — я протянула руку вниз и приласкала его, пока все это не переросло в уродливую форму. Это нужно было сделать.

Глубоко внутри я сжалась в комок и, отрешившись от себя, прошептала:

— Я ждала этого момента.

Руки его напряглись, а лицо потемнело от ярости. Он схватил меня за горло. Пальцы его сжимались, в то время как я беспомощно впилась ногтями ему в руку.

— Я могу убить тебя в любую секунду, а ты говоришь со мной, как на все готовая шлюха? Ты должна быть в ужасе. Ты должна молить меня о пощаде. Ты должна сражаться за свою жизнь. Неужели ты этого еще не поняла?

Наконец он отпустил мое горло, но не успела я расслабиться, как получила сильный удар в живот. Он принялся молотить меня кулаками, в грудь, в лицо, между ног. Я пыталась сопротивляться, но его удары настигали меня повсюду. Они продолжали сыпаться на меня до тех пор, пока я не перестала их чувствовать. Я просто потеряла сознание.

Это странно, док, но когда Выродок назвал меня шлюхой и принялся бить, я ощущала боль, но внутренне не возмущалась, потому что я хотела, чтобы он делал мне больно. Даже когда мое тело сопротивлялось ему, сознание мое его поощряло. Я заслуживала этой боли. Как я могла вслух произносить такие вещи? Как я могла так прикасаться к нему?

Там, в горах, я делала много всего. Я делала много такого, чего не хотела. Я делала такие вещи, в которые до сих пор не хочу верить, что могла это делать. Который час? Когда я задумываюсь над тем, как я превратилась в зомби, которым являюсь сейчас, как я могла настолько сломаться, я мысленно всегда возвращаюсь к тому моменту — моменту, когда я положила свою душу на полку, чтобы освободить место для дьявола.

— Вчера я немного посидела в церкви. Не для того чтобы помолиться — я совсем не религиозна, — а просто чтобы посидеть в тишине. До моего похищения я, наверное, могла бы тысячу раз пройти мимо этой церкви, но так ее и не заметить. Мы вообще-то не слишком богопослушная семья, регулярно посещающая службы: моя мать вместе с отчимом обычно благополучно просыпают свои религиозные обязанности по утрам в воскресенье. Но за последние месяцы я побывала там уже несколько раз. Это старая церковь, и пахнет в ней, как в музее, — в хорошем смысле этого слова, типа «пережито уже столько всякого дерьма, и ничего, стоим дальше». Кроме того, эти витражи на окнах тоже действуют на меня как-то по-особому. И если бы мне нужно было углубиться на этом моменте, я могла бы сказать, что меня привлекает сама идея превращения всех этих кусочков битого стекла в нечто чертовски прекрасное. Хорошо, что я не настолько глубокомысленна. Слава богу, церковь эта обычно пуста, но даже если там кто-то и был, никто здесь со мной никогда не заговаривал и даже не смотрел на меня. А сама я ни с кем глазами встречаться не стремлюсь.

Когда я пришла в себя, после того как Выродок избил меня до потери сознания, все тело у меня болело, и прошло немало времени, прежде чем я смогла просто приподнять голову и оглядеться. Меня сотрясали приступы рвоты. При каждом вдохе справа в груди возникала обжигающая боль. Один глаз у меня заплыл, а во втором изображение расплывалось, и я могла видеть только контуры предметов. Его нигде не было видно. Либо он спал на полу, либо его вообще не было в доме. Я лежала неподвижно.