– Да уж, здорово, – только и смог выдавить из себя мальчонка, поворачиваясь ко мне.

И тут мы взглядами наконец-то и встретились. И я увидела, что несчастный Андрюша ужасно смутился. Я это сразу поняла: по изменившемуся выражению его лица, по тому, как он бросил на меня короткий взгляд и тут же отвел глаза. Я чуть отстранилась от Андрюши, все еще держась за его плечи, и с улыбкой сказала:

– Нет, действительно все было здорово. Даже взрыв. Спасибо, милый. А ты был просто великолепен. Правда, правда.

И я, кстати, совершенно не кривила душой. Честное пионерское! Но главное было не в этом. Просто я доподлинно знаю, какие именно слова надо говорить мужчине после интимной близости. Особенно если учесть, что еще каких-то десять минут тому назад этот мужчина был мальчиком.

Я чмокнула Андрюшу в уголок рта и добавила:

– Но я, кажется, уже окончательно задубела. Ну что? Выходим на берег?

Мой вопрос прозвучал скорее как требование. Но он промолчал. Чувствую, Андрюшу слегка трясет: я так понимаю, что и от холода, и от того, что только что с ним произошло.

Конечно, я была у него первая.

Не надо большого ума, чтобы догадаться об этом. И неожиданно я почувствовала нежность к этому сильному, большому, но еще совершеннейшему ребенку. Я поняла, что не могу, не имею права свести наше любовные игры к банальному перепихону в озерной водичке. Я должна была сделать так, чтобы он действительно запомнил меня на всю оставшуюся жизнь.

И потом – он мне действительно понравился.

Я оглянулась: далеко-далеко на берегу теплился оранжевый огонек костра.

– Выходим? – повторила я вопрос.

– Конечно, конечно, – поспешно ответил он и попытался было высвободиться.

Но не тут-то было. Я еще крепче обняла его и, как опытная соблазнительница (каковой я и являюсь), нежно водя острыми коготками ему по спине, прошептала на ухо:

– Мы ведь еще только-только начали, правда? Я не хочу тебя отпускать… И ты сам пока еще не хочешь возвращаться к ребятам? Да?..

Он немного помедлил и согласно кивнул. В глаза старался не смотреть – все еще стеснялся, бедняга. Хотя, нет, нет! Я ощутила низом живота, что изрядственная психологическая травма, нанесенная ему взрывом, быстро проходит.

Мой мальчик снова был готов к труду и обороне!

Ай да Андрюша! И я немедленно приникла к его губам, потому что и сама тут же почувствовала отчаянное возбуждение. Я снова его хотела, да еще как!

– Неси меня на берег… скорее… – нежно прошептала я и даже слегка задохнулась.

Он немедленно повиновался. Легко подхватил меня на руки и вынес из воды. Он успел сделать всего несколько шагов – к моей одежде, лежавшей на траве, и тут я ему шепнула:

– Здесь…

Он осторожно опустил меня на шелковистую густую траву, теплую, нагретую за жаркий летний день, и сам прилег рядом, по-прежнему не выпуская меня из объятий. Молодец.

И вот тогда я ему по по-о-олной программе показала, откуда пушка заряжается!

Двое молодых людей, которые снова с удовольствием занялись любовью на прибрежной траве, не знали, что смерть, без всякого преувеличения, только что была буквально в нескольких шагах от них.

Почти на середине Марьина озера медленно передвигалась плоскодонка. Она была уже едва различима в упавших сумерках. Браконьер Константин Семенчук, стоя на коленях, торопливо выуживал сачком всплывших белобрюхих рыб. Он довольно сопел и слегка покряхтывал, переваливая в лодку сачок, полный карасей, щук и налимов. Рыбы было много. Но он не собирался до утра плавать по озеру и собирать оглушенных взрывом рыб – он знал: важно не только собрать улов, но и вовремя смыться. Поэтому минут через пятнадцать он решил: хватит. Тем более что уже окончательно стемнело. Семенчук бросил сачок на дно плоскодонки и сильными ударами весел погнал ее к берегу, к укромной бухточке, где он всегда во время подобных вылазок оставлял свои пожитки.

Семенчук ведать не ведал, какое невероятное существо он чуть было нечаянно не прикончил своим взрывом.

На Марьино озеро, на неподвижные прибрежные кусты, поляны и лес мягко опустилась ночь полнолуния.

А на дне озера, в непроглядной холодной темноте, чудовище медленно возвращалось к жизни.

По его чешуйчатому телу пробежала короткая дрожь. Еще неосознанно, направляемое лишь могучим инстинктом выживания, оно зашевелилось. Приоткрылись сплошь покрытые лопнувшими кровеносными сосудами помутневшие глаза и зрачки медленно, не видя ничего, задвигались из стороны в сторону. Из щелей, заменяющих чудовищу уши, по-прежнему сочилась кровь. В результате подводного взрыва оно полностью потеряло слух и почти полностью зрение, и сейчас лишь инстинкт толкал его туда, где оно могло бы восстановить утраченные функции организма. Чудовище не знало, сколько времени вот так, недвижимо, пролежало на дне озера. Но оно, опять же инстинктивно, чувствовало, что ему надо срочно расставаться со своей подводной оболочкой, которая уже не могла ему служить. Поэтому монстр, слабо шевеля хвостом и плавниками, оторвался от дна и поплыл, не выбирая направления. Он смутно осознавал, что рано или поздно все равно натолкнется на берег.

Так и произошло.

Чудовище неуклюже выползло из воды, опираясь на свои короткие плавники-ласты, практически в том же самом месте, где входило в озеро: инстинкт не подвел его. На другой стороне озера виднелся огонек костра и оттуда доносились неясные голоса и музыка. Но в настоящий момент чудовище не могло ни слышать голоса, ни видеть пламя. Даже в том случае, если бы его зрение не было повреждено, чудовище вряд ли смогло различить людей – сейчас, в его нынешнем обличье, зрение этого создания не было приспособлено к воздушной среде.

Чудовище сунулось зубастым рылом в высокие заросли прибрежной осоки и замерло, закрыв полупрозрачными перепонками круглые немигающие глаза. И сразу же тело водяного монстра начало неуловимо меняться, возвращаясь к человеческому облику. Облику, но не сознанию: человек по-прежнему был в безраздельной власти чужого Разума.

Наконец, когда обратное морфирование закончилось, обнаженный человек шатаясь, с трудом поднялся на ноги. В голове у него раздавался неумолкающий тонкий звон. Перед сощуренными от боли глазами плыли смутные, неразличимые тени. Размытые силуэты деревьев двоились, и троились, и, казалось, сильно раскачивались. Глухо застонав, человек плотно прижал руки к ушам. Вскрикнув от боли, отдернул их и посмотрел на ладони: они были в крови. Он догадывался, что чуть было не погиб; он чувствовал, что – проведи он еще немного времени под водой без сознания – это непременно бы случилось. Что-то нарушилось в его организме: человек с трудом, прерывисто дышал. Каждый вдох давался ему с трудом – болела грудь, ломило спину. А при выдохе в уголках его рта пузырилась розовая от крови слюна. Это тоже сказывались последствия подводного взрыва.

И тогда, подчиняясь все тому же неведомому чужому инстинкту, человек на непослушных, подгибающихся ногах побрел в сторону леса, черной стеной стоявшего рядом с озером.

Он уже ничего не помнил – ни своей подводной атаки, ни тех, на кого он охотился, ни взрыва. Ничего. В памяти, как обычно это и бывало, образовался провал. Но человек смутно осознавал, что чуть не погиб. Почему – он не знал, да это и не было важно. Важно было другое – что он остался жив.

По дороге к лесу человек почувствовал знакомый запах. Тогда он наклонился и на ощупь сгреб в охапку свою одежду – сделать это его тоже заставило неосознанное чувство скрытой опасности: одежду оставлять было никак нельзя. Войдя в лес, человек стал продираться, постанывая, сквозь непролазную чащобу. Он не видел и не осознавал, куда и зачем идет. Но идти было надо. Ветки деревьев хлестали его по лицу, царапали обнаженное тело. Так продолжалось довольно долго, пока силы человека окончательно не иссякли.

Человек сейчас не мог сообразить, что всего в пяти минутах ходьбы находился его дом. Но он не смог дойти до него. Последним движением он шагнул вперед, забрался в непролазные кусты бузины и рухнул в густую влажную траву, снова потеряв сознание.