Время от времени вздергивая вверх голову, чудовище, не замедляя шага, издавало сдержанное, горловое урчание; в нем ясно слышалась немыслимая злоба и страстное, но пока что неудовлетворенное желание.

Желание убивать.

Те смутные, разрозненные, с калейдоскопической быстротой сменяющие друг друга образы-картинки, в которые сейчас превратились мысли обычного человека в его изменившемся, перестроенном чужим Разумом мозгу, сводились к двум достаточно простым влечениям.

Во-первых, он чувствовал – и более того, отчетливо видел внутренним взором, – что в доме, от которого он только что убежал, повинуясь безотчетному, но всегда верному инстинкту, находится некто, которого он должен убить. И обязательно убьет – рано или поздно. Причина, по которой он должен был его убить, разумеется, существовала, но в данный момент она не представляла для него реального интереса. Он просто должен был убить. Сейчас же он не убил его и убежал прочь только потому, что этот некто находился в защищенном, уютном и теплом человеческом жилище. А чудовище подсознательно знало, что ему нужно нападать на свои жертвы только в привычном, знакомом лесном пространстве. В крайнем случае, как он это сделал несколько часов назад, в укромных уголках больших дачных участков. И только ночью. Любой дом для него – чуждая территория, таящая потенциальную опасность.

Никто из будущих жертв не должен даже догадываться о его существовании в этом облике. А тот, кто его все же увидит, – увидит последний раз в жизни. Это было непреложным законом его существования.

А во-вторых, он так же остро ощущал (как всегда, сам не зная почему), что в доме, от которого он убежал, таится некая опасность, которая рано или поздно встанет на его пути. Опасность в лице конкретного человека. И опасность смертельная, потому что человек этот начинает догадываться о его существовании. Точнее о том, кем он становится, когда снова возвращается из оболочки чудовища в не менее привычный для него человеческий облик.

И как только перед его внутренним взором возникло лицо этого человека, его охватила бешеная, неистовая злоба. Он не испытывал и грана страха, хотя понимал, насколько этот человек для него опасен.

Нет, он ощутил только злобу и жажду убивать.

Жесткая, длинная шерсть на загривке чудовища вздыбилась, глаза расширились, пылая, словно раскаленные угли, а из уголка пасти вытекла тонкая струйка слюны. Чудовище на секунду приостановилось на краю пойменного луга, поросшего высокой густой травой, и воздело к ночному небу мощные узловатые лапы, увенчанные длинными острыми когтями. Раскрыло зубастую пасть и испустило пронзительный, нечеловечески злобный вой, сразу же заглушенный шумом ветра и шелестом листвы.

Все тот же безошибочный инстинкт подсказывал ему: сейчас надо уходить подальше, потому что здесь небезопасно. Он чувствовал, что из преследователя он может превратиться в преследуемого.

В жертву.

Чудовище мгновенно сорвалось с места и, слегка пригнувшись, стремительно и бесшумно рвануло вперед. Оно миновало луг, добежало до пологого песчаного берега речки Сутянки и, не останавливаясь, влетело в холодную воду. Через несколько минут, переплыв речку, оно вылезло на другой берег реки. По-собачьи встряхнулось, подняв целый веер брызг, и снова побежало, никуда не сворачивая, – прямо в лес, где чистые стволы березок мерцали на фоне непроглядно-темного ельника.

Ровный безостановочный бег, продолжавшийся полчаса, ничуть его не утомил: все так же мерно вздымалась и опадала широкая грудная клетка, ритмично билось огромное сердце, и кроваво-красные глаза по-прежнему горели жаждой смерти.

Чудовище смутно ощущало, что ему непременно нужно убить кого-нибудь сегодня же ночью – в противном случае оно не сможет вернуть себе человеческий облик. Так действовала заложенная в него чужим Разумом программа.

Время от времени оно резко останавливалось и принюхивалось, превращаясь в неподвижный уродливый силуэт. Жуткий монстр задирал голову к звездному небу, жадно впитывая тончайшие запахи, которые приносили порывы ночного ветерка, либо, принюхиваясь, наклонял уродливую морду к самой траве. Определив направление, чудовище рвануло с места и вновь продолжило свой целеустремленный бег, подобный бегу бестелесного призрака – символа ночи и смерти.

Оно миновало большое некошеное поле, оставляя темную дорожку в росистой траве, по диагонали пересекло узкую грунтовую дорогу и побежало вдоль нее, по-прежнему принюхиваясь к уловимому только его острейшим обонянием запаху, который нес ветер.

Запаху его будущей жертвы.

Как ни странно, Александра Полтева, бывшего колхозника, а ныне фермера на вольных хлебах, и его жену Олю спасла от смерти страсть Полтева к темному тверскому пиву.

Как раз сегодня тверское пиво завезли в маленький колхозный магазинчик. Полтев успел, забрал последнюю дюжину перед самым закрытием, когда ближе к вечеру приехал на своей расхлябанной "пятерке" выпуска восемьдесят девятого года на центральную усадьбу колхоза "Октябрьский". Полтев прикатил по делу: проверить, как идет ремонт недавно приобретенного им по случаю грузовика. Грузовик – бортовой ГАЗ-66 – Полтев купил по дешевке на распродаже армейского имущества в гарнизоне под Калугой. Машина, естественно, была уже не новая. На новый грузовик денег пока не хватало, хотя дела у Полтева, в отличие от остальных немногочисленных фермеров в их районе, шли хорошо: долгов у него не было, за прошлый год он вполне прилично заработал, продав на мясо выращенный скот, и через год планировал даже вернуть взятый кредит.

Пробег у грузовика был ерундовый, всего двенадцать тысяч, но "газон" простоял законсервированным на армейском складе почти четыре года. То есть давненько не был в хозяйских руках. Полтев решил не скупиться и сразу же отдал его на профилактический ремонт друганам – знакомым механикам с колхозной автобазы. Втроем они, кстати, и порешили купленное пиво в холодке, на заднем дворе автобазы, заросшем крапивой и заставленном ржавой раскуроченной сельхозтехникой. Пили, сидя за вкопанным в землю деревянным столом под старым кряжистым кленом, дававшим плотную густую тень. Хотя сначала Полтев хотел отвезти пиво домой: день выдался на редкость жаркий, душный, и он мечтал вечерком посидеть в саду с кружечкой пива под воблу. Но ремонт грузовика практически был закончен, оставалась лишь кое-какая мелочевка, и грех было не обмыть с хорошими мужиками славно проделанную работу. Тем более что дело было в пятницу, в хозяйстве у Полтева был полный порядок: дети – пятилетний Александр-младший и семилетняя Леночка – гостили в Алпатове у тещи, скотина была напоена-накормлена, и до утра никаких срочных дел не предвиделось. А если бы они и возникли, то жена Оля вполне могла управиться на ферме и без него. Так решил для себя Полтев, когда, прикончив пиво под домодельную вяленую плотву, механики дружно предложили повысить градус. То есть перейти на родимую водочку.

Но сначала Полтев стал было для приличия отнекиваться: дескать, жена ждет, да и Люська-продавщица уже закрыла магазин. На что старший из механиков, Николаич, резонно возразил, что жена никуда не убежит, на то она и жена, а беленькая у них в селе не только в магазине водится.

Сначала мухой слетал домой белобрысый Ленька. Приволок поллитровку "Перцовки" и закуску. Поскольку Ленька еще ходил в холостяках – только недавно вернулся из армии, – то и закуску принес холостяцкую: венгерские консервированные огурцы, банку гомельской тушенки, початый каравай вчерашней выпечки и двухлитровую пластиковую бутылку кока-колы. Тем не менее под мадьярские огурчики водка пошла на диво хорошо и быстро. Так что уже через полчаса второй механик, Николаич, приволок из дома заначенную бутылку немецкого "Распутина" – аж целый литр. И, соответственно, матерчатую сумку, которую жена набила домашней закусью: шмат сала, пара селедок, помидоры, зелень, квашеная капуста и горячая еще картошечка в мундире. В сумке же оказались и рюмочки на пятьдесят граммов. Жена Николаича за пятнадцать лет замужества дело свое изучила на ять.