— Конечно, я приложу все старания…

— А что, — задушевно сказал Псмит, — что может быть плодотворней всех стараний мисс Кларксон?

Он мягко затворил за собой дверь и начал спускаться по ступенькам. Но, сообразив, что может сделать доброе дело, остановился, постучал в окошечко Справочной и просиял благожелательной улыбкой, когда в нем возникла ее коротко остриженная голова.

— Говорят, — сказал он, — что сегодня в Бирмингеме в четвертом заезде надо ставить на Герань. Ручаться за точность этих сведений не могу, но тем не менее… До свидания.

Когда Псмит вышел на улицу, дождь кончился и уже сияло солнце с тем полунахальным-полувиноватым видом, который оно принимает, вновь появляясь после летнего ливня. Мостовые и тротуары весело блестели, а в воздухе веяла приятная свежесть. На углу он остановился, взвешивая, как провести ближайший час и двадцать минут — до истечения этого срока садиться за второй завтрак было бы слишком рано. То обстоятельство, что до редакции «Морнинг глоб» можно было не спеша дойти за несколько минут, подсказало ему решение направиться туда и узнать, принесла ли первая почта какие-нибудь ответы на его объявление. И затраченные им усилия были вскоре вознаграждены, когда ящик номер 365, будучи открыт, предложил ему немало материала для чтения. В целом не менее семи конвертов. Неплохая охота.

Однако то, что на первый взгляд выглядело достохвальным взрывом предприимчивости среди любителей газетного чтения, при ближайшем рассмотрении, когда он удалился с конвертами в тихий уголок, оказалось пустой иллюзией. Хотя в определенном смысле послания эти свидетельствовали о предприимчивости — и бесспорно указывали на изобретательность и деловую хватку их авторов, — для Псмита они явились горьким разочарованием. Он ожидал чего-нибудь получше. Не для того он заплатил солидную сумму, чтобы получать такие письма. Они били исключительно мимо. В них, по его мнению, отсутствовал требуемый дух.

Первый конверт, как ни привлекателен был он внешне — дорогой и украшенный довольно-таки поразительным гербом, — содержал лишь любезное предложение некоего мистера Алистера Макдугалла ссудить его любой суммой от десяти до пятидесяти тысяч фунтов только под расписку. Второй конверт обрадовал его таким же предложением от еще одного шотландца, Колина Макдональда. В третьем мистер Иан Кемпбелл готов был расщедриться на сто тысяч. Все три филантропа ставили только одно условие — с несовершеннолетними они дела иметь не желали. Юность, несмотря на весь ее блеск и великолепие, их не влекла. Однако они сердечно уговаривали Псмита — если он уже отпраздновал свой двадцать первый день рождения — посетить их контору и забрать мешок банкнот.

Сохраняя благоразумие под сыплющимися на него богатствами, Псмит бросил эти три письма в мусорную корзинку и вскрыл следующее. Конверт был пухлый и содержал брошюру, озаглавленную: «Сей же Ночью Душа Твоя Будет Исторгнута Из Тебя», а номер пятый, по странному совпадению, оказался рекламным проспектом предприимчивой фирмы гробовщиков, которые предлагали похоронить его за восемь фунтов десять шиллингов. Номер шестой, также печатный, содержал манифест некоего Говарда Хилла из Нью-маркета, требовавший, чтобы он незамедлительно выписал «Хилловских трех лошадей», специальный выпуск, без которого («Кто, — вопрошал мистер Хилл дюймовым шрифтом, — указал вам Уиббли-Уоба на розыгрыше Юбилейного Кубка?») нельзя было и надеяться нагреть букмекеров.

Псмит и это предложение отправил в корзинку вслед за остальными, хотя тем самым изобличил в себе такое же отсутствие предприимчивости, какое оплакивал у широкой публики. Оставался только номер седьмой, и в душе Псмита замерцала надежда — адрес был написан от руки, а не напечатан на машинке. Он вскрыл конверт.

Да, без сомнения, он нечаянно отложил единственный выигрышный билет напоследок. Это письмо искупало все предыдущие разочарования.

Каракули, видимо выводившиеся взволнованной рукой, гласили:

«Если Р. Псмит встретит пишущего в вестибюле отеля „Пикадилли палас“ ровно в двенадцать в пятницу 1-го июля, может выйти дело, если речь идет о деле и условия приемлемы. Р. Псмит придет с розовой хризантемой в петлице и скажет пишущему: „Завтра в Нортумберленде будет дождь“, на что пишущий ответит: „Полезно для урожая“. Просьба быть пунктуальным».

Когда Псмит прочел послание во второй раз, на его серьезном лице заиграла улыбка. Оно куда больше отвечало его ожиданиям. Хотя самый близкий его друг, Майк Джексон, был довольно заурядным молодым человеком, вкусы Псмита, когда он искал чьего-то общества, как правило, влекли его к странностям и чудачествам. Он предпочитал эксцентричную часть рода человеческого. А «пишущий», судя по этой эпистоле, мог в смысле эксцентричности удовлетворить самый взыскательный вкус. Окажется ли этот многообещающий индивид любителем шуток или же маньяком — значения не имело: Псмит полагал, что останавливаться на полдороге не следует. Кем бы ни был «пишущий», его общество позволит весело скоротать время до второго завтрака. Псмит поглядел на часы. Без четверти двенадцать. Да, у него хватит времени разжиться необходимой хризантемой и добраться до «Пикадилли паласа» ровно в двенадцать, таким образом проявив пунктуальность, которой неведомый «пишущий», видимо, придавал особое значение.

Только когда по дороге к месту встречи Псмит вошел в цветочный магазин, у него забрезжило подозрение, что приключение это имеет свои минусы. Первым минусом оказалась хризантема. Увлекшись посланием в целом, Псмит, читая его, не осознал, какой именно цветок ему предстояло вдеть в петлицу. Но когда в ответ на изъявленное им желание обзавестись хризантемой цветочница двинулась к нему, почти скрытая, точно войско под Дунсинаном, за чем-то вроде пышного куста, он понял, что ему предстоит, — ему, ценителю строгой и элегантной манеры одеваться.

— Это что, хризантема?

— Да, сэр. Розовая хризантема.

— Одна?!

— Да, сэр. Одна розовая хризантема.

Псмит неодобрительно оглядел в монокль омерзительное чудище. Затем, продернув его в петлицу, он продолжил путь, ощущая себя лесным зверем, выглядывающим из чащи. Непотребный бурьян испортил ему остаток прогулки.

Когда же он вошел в вестибюль отеля, то обнаружил новый камень преткновения. Вестибюль, по обыкновению, кишел людьми, поскольку это было признанное место встреч всех тех, кто по той или иной причине не мог отправиться дальше на восток к традиционному рандеву лондонцев под часами у станции метро «Чаринг-Кросс», а «пишущий», дав указания, как Псмиту следует украсить свою внешность, беззаботно забыл упомянуть, по каким признакам можно будет узнать его самого. Пустоголовый и необстоятельный заговорщик, решил Псмит.

Наиболее разумным ему представлялось занять место как можно ближе к центру вестибюля и ждать, пока «пишущий», подманенный на хризантему, не подойдет к нему сам и не предпримет чего-нибудь. Так Псмит и поступил, но, когда за десять минут ничего не произошло, кроме столкновений с куда-то спешащими посетителями отеля, он перешел к более активным действиям. Возле него уже пять минут стоял молодой человек спортивного вида, и все чаще этот молодой человек с некоторым нетерпением посматривал на часы. Он явно кого-то ждал, и Псмит испробовал на нем магическую формулу.

— Завтра, — сказал Псмит, — в Нортумберленде будет дождь.

Молодой человек посмотрел на него не без интереса, но и глазах его не вспыхнул огонек узнавания, который надеялся увидеть Псмит.

— Что? — ответил он.

— Завтра в Нортумберленде будет дождь.

— Спасибо, Нострадамус, — сказал молодой человек. — Весьма и весьма приятное известие. А может быть, заодно предскажете и победителя Гудвудских скачек?

И он тут же быстрым шагом удалился, чтобы перехватить молодую женщину в большой шляпе, только что вышедшую из вращающейся двери. Псмит был вынужден заключить, что этот был не тем, и немного пожалел: его недавний собеседник производил самое благоприятное впечатление.