— Мисс Халлидей? — сказал он виновато. — Прошу прощения. Я задумался.

Ева, хотя за время ее пребывания в замке они не обменялись и двумя словами, прониклась симпатией к мистеру Киблу и поэтому не испытывала того смущения, которое могло бы помешать ей в столь щекотливом разговоре с любым другим человеком. По натуре прямая и бесхитростная, она сразу перешла к делу.

— Вы не могли бы уделить мне минуту-другую, мистер Кибл? — сказала она, взглянув на церковные куранты. Времени у нее было еще достаточно. — Мне надо поговорить с вами о Филлис.

Мистер Кибл дернул головой от изумления, улица засмердела гелиотропом. Словно к нему внезапно воззвал Глас Совести.

— О Филлис?! — охнул он, и в его нагрудном кармане хрустнуло письмо…

— О вашей падчерице Филлис.

— Вы с ней знакомы?

— В пансионе она была моей лучшей подругой. И я пила у нее чай перед самым отъездом сюда.

— Поразительно! — сказал мистер Кибл.

Клиент, жаждущий побриться, скользнул между ними и скрылся в парикмахерской. Они отошли в сторону на несколько шагов.

— Конечно, если вы скажете, что меня это не касается…

— Милая барышня!…

— Но меня это касается, потому что она моя подруга! — твердо сказала Ева. — Мистер Кибл, Филлис рассказала мне, что написала вам про эту ферму. Почему вы не хотите ей помочь?

День был жаркий, но не настолько, чтобы объяснить, почему лоб мистера Кибла покрылся испариной. Он достал большой носовой платок и утер свое чело. В его глазах появилось затравленное выражение. Рука, свободная от платка, скользнула в карман и забряцала ключами.

— Я хочу ей помочь. Я на все готов, лишь бы помочь ей.

— Так что же вам мешает?

— Я… Ситуация довольно сложная…

— Филлис мне кое-что сказала про это. Я понимаю, вы в трудном положении, мистер Кибл. Но, мистер Кибл, если вы можете найти две тысячи фунтов для Фредди Трипвуда, чтобы он стал букмекером, то неужели, неужели…

Придушенный вопль, вырвавшийся у ее собеседника, перебил эту речь. В глазах его теперь застыла паника, а сердце разрывалось от запоздалого раскаяния: как он мог допустить такую глупость и вступить на преступную стезю в компании с двуногим фонографом вроде его племянника Фредди Трипвуда? Эта девушка знает! А если знает она, то скольким людям это еще известно? Юный имбецил уж конечно выбалтывал жуткую тайну всем, кому не лень было его слушать.

— Он вам сказал! — произнес мистер Кибл запинаясь. — Он вам с-с-сказал.

— Да. Только что.

Ева удивленно уставилась на него. Она не понимала его волнения. Носовой платок после энергичного использования вновь опустился, и мистер Кибл умоляюще воззрился на нее.

— Вы никому про это не говорили? — просипел он.

— Разумеется, нет. Я ведь только что про это узнала.

— И никому не скажете?

— С какой стати?

Дыхание, которое было покинуло мистера Кибла, начало робко к нему возвращаться. От облегчения он на мгновение онемел. «Какой вздор, — подумал он, — несут газеты и люди о современной девушке. Возмущаются широтой ее взглядов, хотя именно это качество и придает ей неизъяснимое очарование. Пусть кое в чем ее поведение и шокировало бы ее прабабушку, но как утешительно, что она так спокойно и терпимо относится к преступлению ближнего своего!»

Он проникся к Еве самым теплым чувством.

— Вы удивительны! — сказал он.

— Не понимаю…

— Разумеется, — запротестовал мистер Кибл. — Это вовсе не кража.

— Что?

— Я куплю моей жене другое ожерелье.

— Вы… вы что?

— И все будет чудесно. Констанция будет счастлива, Филлис получит свои деньги и…

Что— то в изумленных глазах Евы вдруг ударило мистера Кибла как обухом.

— Так вы не знаете? — перебил он сам себя.

— Не знаю? А что я должна знать?

Мистер Кибл понял, что был несправедлив к Фредди. Юный осел, конечно, допустил большую глупость, упомянув про две тысячи фунтов, но у него все-таки хватило ума не выложить этой девушке весь план. И мистер Кибл замкнулся в себе, как устрица.

— О, ничего, ничего, — поспешил он сказать. — Я забыл, что имел в виду. Ну, мне пора. Мне пора.

Ева отчаянно вцепилась в его удаляющийся рукав. Как ни невнятны были его слова, одна фраза показалась ей совершенно ясной — Филлис получит свои деньги! Время полумер миновало, Она еще крепче стиснула вырывающийся рукав.

— Мистер Кибл! — воззвала она. — Я не знаю, о чем вы говорили, но вы как будто сказали, что… Мистер Кибл, доверьтесь мне! Я лучшая подруга Филлис, и если вы придумали способ помочь ей, то скажите мне… Вы должны. Вдруг я смогу что-то сделать…

Мистер Кибл, когда она начала эту бессвязную речь, негодующе пытался высвободить свой рукав из ее пальцев. Но тут он перестал сопротивляться. Сомнения в квалификации Фредди, терзавшие его в кресле Дж.Банкса, продолжали тихонько шевелиться в нем. Его убеждение, что Фредди — весьма шаткая опора, не поколебалось. Вернее, оно укрепилось. Он посмотрел на Еву. Посмотрел испытующе. В ее молящие глаза он направил взгляд, который, казалось, зондировал ее душу до самых глубин и обнаружил там честность, сочувствие и — что было особенно важно — живой ум. Он мог бы месяц простоять, глядя в рыбьи глаза Фредди, но все равно не нащупал бы в них и сотой доли такого ума. И он принял решение. Эта девушка — его союзница. Энергичная, смелая девушка. Девушка, стоящая десяти тысяч Фредди Трипвудов… Хотя, подумал мистер Кибл, это не такой уж комплимент. Он отбросил последние колебания.

— Дело обстоит так… — сказал мистер Кибл.

Когда за завтраком леди Констанция властно сообщила Псмиту, что по расписанию вечером ему предстоит в парадной гостиной читать избранные отрывки из «Песен пакости» Ролстона Мактодда перед полным составом гостей замка, это явилось совершенным сюрпризом и для Псмита, и для вышеназванных гостей, а для тех из них, кто был молод и принадлежал к бездуховному полу, — попросту ударом в солнечное сплетение, от которого им никак не удавалось оправиться. Правда, они и раньше смутно знали, что он принадлежит к литературному племени, но его наружность, его манеры казались им абсолютно нормальными и приятными, а потому им в голову не приходило, что он прячет за пазухой нечто столь смертоносное, как «Песни пакости». Среди золотой молодежи преобладало мнение, что это уж слишком-слишком и чересчур дорогая цена даже за щедрое гостеприимство Бландингса. Лишь те, кто живал в замке до эры кокетничания ее милости с Музами, более или менее смирились. Эти стойкие души рассуждали, что данное козлище, хотя, конечно, достаточно гнусное, вряд ли окажется хуже субъекта, который в прошлом ноябре наставлял своих слушателей в теософии, и уж почти наверное лучше оратора, который в дни Шифлийской регаты битых два часа обращал их в вегетарианство.

Сам Псмит взирал на предстоящее испытание с полным самообладанием. Он не принадлежал к тем, кого мысль о публичном выступлении ввергает в нервный ужас. Ему нравился звук собственного голоса, и наступивший вечер нашел его спокойным и бодрым. Прогуливаясь по озаренной звездами террасе, он с удовлетворением прислушивался к ропоту голосов в наполняющейся гостиной и курил сигарету -последнюю перед тем, как долг призовет его. А когда лишь в нескольких шагах перед собой он увидел, что на балюстраде сидит и смотрит в бархатный мрак Ева Халлидей, то ощутил себя и вовсе счастливым.

Весь день он все острее чувствовал, как ему не хватает еще одного чудесного тет-а-тета с Евой Халлидей, которые так скрашивали, его жизнь в Бландингсе. Ее нелепое пристрастие — им оплакиваемое — непременно каждый день трудиться несколько часов, за которые ей платят, вынудило его утром держаться в стороне от комнатки за библиотекой, где она занималась каталогизированием. Когда же он направился туда после второго завтрака, то комнатка оказалась пустой. И вот теперь, приближаясь к Еве, он радостно думал о всех восхитительных пеших прогулках, о чудесном скольжении по озеру и увлекательнейших разговорах, которые укрепили в нем убеждение, что из всех возможных девушек она — единственно возможная. Ему казалось, что она не просто красива, но и стимулирует высочайшие достоинства его души и интеллекта. Иными словами, она позволяла ему завладевать разговором чаще и дольше, чем остальные знакомые ему девушки.