Он пытался что-то сделать. Ввел постоянные рыночные цены на рабов — в зависимости от их обученности. Ввел пошлину за ввоз раба в пределы империи — одну десятую себестоимости. Что дали все эти продуманные меры? Ничего! Кроме роста контрабандной работорговли…

Он издал постановление о предоставлении свободы рабу, вступившему в ряды армии — разумеется, с согласия своего господина. Решило это хоть одну сотую всей проблемы? Нисколько! Укрепило это армию? Если бы!..

Что же получается? От Императора ничего уже не зависит? Так не бросить ли поводья, доверившись коню божьей воли? Но нет! Император не привык бросать поводья. Он привык ощущать пальцами степень их натяжения и через их посредство передавать коню свою волю. Пока в глазах его есть способность видеть, а разум не устал осмысливать увиденное, пока в руке его есть сила править — он будет править! Будет упорно нести возложенный на него богом тяжкий крест великой миссии — радеть о величии и процветании, о силе и безопасности Второго Рима, оплота православного христианства.

Второй Рим — в отличие от Рима Первого — будет стоять и развиваться вечно! Невзирая ни на что! Император убеждал в этом всех своих подданных, но прежде всего — самого себя.

Проходя мимо увитой плющом мраморной ротонды, он заметил замершего у колонны спитария. Ласково кивнул ему и проследовал дальше.

Пока его окружают верные спитарии, личная безопасность обеспечена. Но безопасность всей империи год от года тревожила его все больше. На всю империю, на все ее границы спитариев не хватит.

С персами — самым грозным восточным соседом — то и дело, после заключения очередного «вечного мира», приходится снова и снова воевать. Неспокойно в Палестине, в Северной Африке и других провинциях. Вдоль северных берегов Понта Евксинского кочуют, то и дело нападая на прибрежные имперские города-порты и колонии, два сильнейших племени, оставшихся со времени гуннского нашествия, — утургуры и кутургуры. С помощью казенного золота и таврических готов-христиан Императору, похоже, удается стравить меж собой и тех и других, как боевых петухов на рыночной площади. Но где гарантия, что — в отличие от глупых птиц — все эти не столь уж глупые, хотя и дикие, кочевники не найдут в один прекрасный день общего языка (впрочем, язык у них и так общий!), не объединятся и не ударят сообща по северо-восточным границам империи? Где, кстати, судя по последним донесениям купцов и монахов-миссионеров, собирается новая грозовая туча: неисчислимая абарская[42] орда, способная превзойти силой и сарматов, и гуннов, и всех прочих своих предшественников.

На западе даже Первому Полководцу никак не удается одолеть вытесненных на Апеннины и закрепившихся там остготов; от древнего Первого Рима, бесконечно переходящего из рук в руки, осталась груда безлюдных развалин. А еще западнее — в далекой Галлии — могучее государство франков, которое он предпочитал не задевать. Лишь бы оно не вмешивалось в его дела. В данном случае недостаточно надежный союзник предпочтительнее слишком опасного противника.

И наконец, не давали покоя год от года учащающиеся и нарастающие вторжения через Истр необратимо набирающих силу склавинов[43] и их восточных сородичей антов. Сколько раз, иногда даже в союзе с гуннами, переходили они Истр и разоряли балканские провинции! Временами казалось, что его полководцы раз и навсегда отбили у этих варваров охоту посягать на границы империи. Счастливым был период, когда Господь послал ему небывалого слугу — антского вождя, принявшего христианство и перешедшего вместе со своим войском на сторону империи. Лучше кого бы то ни было зная нрав и повадки своих соплеменников, он сумел решительно отбросить их за Истр, после чего Император присвоил себе к разным прочим титулам еще и титул «Антский». Однако в одном из сражений тот незаменимый союзник был ранен, пленен и погиб. Где бы найти теперь такого же?..

До слуха Императора все чаще доходило имя некого Кия — одного из антских князей, угнездившегося в Самбатасе[44] на Борисфене[45] и оттуда во главе своих дружин не раз нападавшего на империю — в союзе с другими антами и склавинами. Пока о нем было известно лишь то, что племя его в культурном и военном отношении доминирует над соседями, что войско его отличается редкой дисциплиной и неплохо вооружено, а сам князь — не только опытный полководец, но и дальновидный политик. Правда, он нередко воюет с соседями-сородичами, видно стремясь подчинить их себе. И вот — благодарение господу! — повздорил со склавинами. Это было тогда неплохо придумано с письмом склавинскому князю от безымянного обиженного римлянина о якобы отбитых антами подарках. Главное в таких делах — учитывать характер и психологию варварских князей. Быть может, именно из-за неурядицы между антами и склавинами на Истре наступило относительное затишье. Надолго ли? Давно ли там покоя не было от ежегодных набегов…

Император устал шагать и присел на мраморную скамью. Стало еще прохладнее, даже сквозь плащ ощущался холод мрамора. Тогда он снова встал, зевнул сдержанно и подумал, что пора прекратить явно затянувшуюся прогулку и вернуться в покои. Не торопясь особо, он направился к дворцу. И вдруг остановился. А что, если?..

А что, если сделать еще одного антского вождя своим союзником? У Императора уже есть опыт подобных предприятий. Сам уроженец Македонии, он неплохо владеет склавинским языком, который столь сходен с антским. Он сам поведет переговоры и, с божьей помощью, сумеет приручить этого Кия. Подробности выяснятся и определятся при более близком знакомстве.

Так или иначе, пусть анты сами защищают империю от склавинов, как защищают ее гунны-утургуры от гуннов-кутургуров. А заодно те же анты пригодятся и против абар, которые могут ведь дойти и до Борисфена…

Надо будет незамедлительно отправить к Кию послов-торговцев — пусть отвезут князю подарки и приглашение посетить Константинополь. Они же и добудут там, в Самбатасе, недостающие более подробные сведения об этом антском племени и его вожде. Alea jakta est![46] Принято конкретное решение — завтра же Император начнет претворять его в жизнь. Ergo[47], ночная прогулка оказалась небесплодной. Как благодарен он Всевышнему за эту бессонную ночь и эту осенившую его идею!

Подумав о Всевышнем, Император — прежде чем снова двинуться к своим покоям — поднял голову. Там, над ним, невесомо нависал ажурный свод: сдвоенные ряды мелких листочков акации прихотливо пересекались под разными углами, образуя полупрозрачные темные узоры на светлеющем фоне предутреннего неба.

Хорив любил порой охотиться один, без товарищей и даже без собак. Когда ты один — в лесу ли, в поле ли — никто не мешает тебе любоваться облаками в небе, цветами в травах и метеликами[48] на цветах, слушать нежный посвист иволги и непонятный шепот листьев высоко в деревьях, усердное постукиванье дятла по сухой вершине сосны и жалобный писк невидимых птенцов в дупле. Никто не отвлекает тебя от дум, от молчаливой и столь необходимой человеку беседы с самим собой.

Разве что, как сейчас вот, прервется бег твоей мысли двумя увиденными косулями, которые сами прервали свой бег и остановились на дне яра у лесного ручья — напиться. Одна пьет — другая осторожно озирается.

Заприметив косуль, Хорив тотчас становится другим — теперь он не любуется цветами, не слушает птиц, не размышляет о том да о сем. Теперь он — как в бою: не останавливая коня, только чуть придержав, срывает с плеча через голову рогатый антский лук, вмиг выдергивает из колчана и накладывает стрелу, натягивает до упора тетиву и тут же, не медля, отпускает. Лети, стрела, куда глаз да рука послали! А косули уже почуяли беду, обе перестали пить, подняли темноносые глазастые мордочки, тревожно наставив уши. Одна метнулась в кусты, другая не успела. Лишь подпрыгнула на месте и тут же свалилась, обломив вонзившуюся в шею стрелу, забила быстро-быстро тонкими ногами… И утихла, уже не видя остановленными открытыми глазами, как подошел спешившийся охотник и вытащил блеснувший нож — добить…