— Is your son speak English? — спросил я.

— No, I teach it German, — на автомате ответил Бухарин.

— Ask the boy to retire, I have a serious thing for you, — сказал я строго.

— Сынок, ты иди, вон к соседям загляни, проведай. У нас с этим юношей будет приватный разговор, — как то смущенно распорядился Бухарин.

А я обратил внимание на шинель его сына — это была явно гимнастическая шинель, хотя представления не имею, какая такая именно гимнастическая, да и откуда в 1933 году гимназии и почему я его считал гимназистом. Мой мозг (вернее серое вещество Павлика, насыщенное моим информационным зарядом) мгновенно просчитал варианты и вывел ответ: ассоциация с фильмом детства «Кортик», где были герои-гимназисты и они ходили в похожих шинелях.

Бухарин, заметив мой взгляд и верно его расшифровав, пояснил:

— На барахолке покупали, сукно хорошее.

Я посмотрел на него с жалостью. Сам Бухарин в начале 1933 года не догадывался о своей будущей судьбе.

В опубликованной «Правде» статье «Заметки экономиста» Бухарин объявил единственно приемлемым бескризисное развитие аграрного и индустриального сектора, а все другие подходы (в первую очередь сталинский) — «авантюристическими». Этим он не только подписал себе смертную казнь, спустя время (Сталин был злопамятен и по-крокодильи терпелив в исполнении мести, хоть и не читал о том, что её надо подавать холодной). Тем более, что сам Иосиф видел будущее СССР только и только во всеобщей коллективизации и индустриализации. То, что это — кровавый путь, его не смущало.

— Сталин, меня — Бухарчика! Мы же друзья! А что спорим, так это дружеские споры двух умных людей. Вот, мы с ним недавно квартирой поменялись — ему тяжело оставаться в своей после смерти супруги.

— Еще тогда, когда Сталин начал сворачивать НЭП и вводить жесткую коллективизацию, а ты выступил против, ибо считал НЭП наследием Ленина, а коллективизацию — большой ошибкой. Сталин — параноик, он ничего не забывает и за каждый косой взгляд в его сторону мстит. А ты, если я правильно помню, даже называл его в своих статьях «мелким восточным деспотом». Ты уже обвинен в «правом уклоне», снят со всех постов и подвергнут критике. И даже раскаяние тебе не помогло вернуться в фавор. Знаешь, что ты перед расстрелом написал в своем «Завещании»:

«Надо же, — подумалось мне после того, как я дословно вспомнил Бухаринское „завещание“, — видать я и вправду послан высшими силами, чтоб изменить судьбу этого несчастного государства. Или смести его с этой богатейшей части суши, отдав другому роду разумных, которые смогут правильно распорядится таким богатством. Ой, что-то меня на мистику потянуло. Если информация способна существовать в форме флешки или магнитного диска, то она способна и в Природе накапливаться, перемещаться. Тот же барьер Вернадского, присутствие которого доказано гипотетически, вполне может давать сбои и пересылать информационный пакет (сознание человека) и во времени, и в пространстве».

— И как быть, — спросил совершенно раздавленный Бухарин. Усы у него обвисли, лицо резко осунулось, глаза налились слезами.

— Бороться, — резко сказал я на немецком, — das Leben ist der Kern des Kampfes (Жизнь — это ядро борьбы).

«Да уж, всем попаданцам надо учить языки, тогда не трудно будет доказать свою попаданческую суть», — хихикнул я в глубине души.

Атмосфера в семье грубого диктатора всегда была тяжелой. Первый выстрел там прогремел, когда на кухне сын Сталина Яков пытался покончить с собой. Пуля его пощадила, прошла навылет. Этот выстрел не изменил отношения отца к несчастному сыну. «Ха, не попал!» — издевался он над Яковом, которого вопреки желанию учиться до института отправил работать на завод для смычки с рабочим классом[76].

Я проснулся от воплей точильщика ножей и молочницы. «Точить ножи — ножики, ножницы точить» — распевал первый. «А вот молочко свежее, прямо из под коровки, свежее, сливки одни», — вторила торговка.

Наш дом считался богатым, окна моей квартиры с фиктивным балкончиком — фасадные. Так что звукоизоляции не предвиделось. Я выглянул: вон прислуга прокурора Вышинского побегла за молочком, палач его пьет с похмела, как не издрестался весь!

Вчерашний провал вспоминать не хотелось, я занялся упражнениями, все повышая темп.

Уж, казалось, смог его убедить в переносе сознания, применяя его же — марксистскую философию о том, что продукт деятельности материального мозга тоже материален, и сознание может перемещаться в своей материальной основе — времени. На пяти языках убеждал, что не может деревенский паренек через несколько месяцев после прибытия в Москву на них заговорить.

Рассказал, как Сталин вместе с революционером Камо занимались «экспроприациями» в Тифлисе. Но если честный Камо отдавал все награбленное в партийную кассу, то Сталин пользовался этими деньгами и в личных целях. Камо хорошо знал о художествах своего напарника и не раз укорял его в этом. В результате после гражданской войны в Тифлисе Камо погиб нелепой смертью, попав под машину. Памятник Камо, установленный в Тифлисе, Сталин приказал снести.

Добавил, что по мнению историков, разбиравших Сталинский архив, Джугашвили повинен в провале конспиративной квартиры в Тифлисе и подпольной типографии в Авлабаре (район Тифлиса) в 1908 году — сдал их охранке, с которой до революции сотрудничал.

Объяснил, зачем до поры Сталин нуждался в Бухарине и его «школе», о том, как группа Сталина страдала интеллектуальной немощью — генсек опирался на воспитанных им молодых партократов, поднаторевших в аппаратных играх, но начисто лишенных собственных политических идей. Такими были Молотов, Маленков, Киров, Ворошилов и их окружение. Сказал, что слеп Бухарин, принимая дружбу Сталина за чистую монету. Что с помощью Бухарина Сталин сокрушит Зиновьева, Каменева, как недавно Троцкого, а затем и сам разделит судьбу поверженных врагов.

Но Николай Иванович мялся и говорил, что ему надо переварить эту информацию и посоветоваться с товарищами.

И тут вошел Сталин. Вошел, как наверное привык, как недавно заходил к Крупской — без стука.

— Эй, Бухарчик, я тут папиросы забыл в кабинете. Ну как моя квартирка-то, получше твоей хибары. Эй, бичо, я тебя у Рыбы недавно видел — да?

Он посмотрел на меня желтыми (рысьими!) глазами и не ожидая ответа пошел в сторону кабинета.