Он хотел было закатать Гельтцер под брусчатку Кремлёвской площади, но Сталин не дал, сказав «Так тэбэ и нада!», любил вождь, когда порой его холуи по шее получали[82].

Окружение Сталина так и существовало — под страхом и с грехами, честных Коба не приближал. Ну а у Шереметьева по его мышлению человека из двадцать первого века ни Сталин, ни Калинин уважения не вызвали — скорей брезгливость. Поэтому он и пошел к Калинину сам, взяв пару бандитов для солидности.

Попасть к Всесоюзному Старосте простому человеку было трудно.

Сижу, читаю сборник стихов раннего Маяковского. Лирика, издательство «Круг», двадцать третий год. Как-то я в школе пропустил его стихи о любви.

Зато сочинение писал по Маяковскому: «Я себя под Лениным чищу, чтобы плыть в революцию дальше…». Допустил одну ошибку в собственном имени, написал не Роман, а — Раман. Ясно же, что описка, тем ни менее оценку снизили на бал.

Сегодня мой заключительный визит к ворам предвидится. Это я надеюсь, что заключительный. Все по Маяковскому:

Мой план банален и прост. Как известно, десять лет назад в Советском Союзе была создана система Государственных трудовых сберегательных касс. Привлекая огромное количество обесценивающихся денежных знаков, государство исходило из того, что чем больше средств от населения будет поступать в кассы, тем меньше правительству придется выпускать в обращение новых денег и тем скорее будет достигнута устойчивость рубля. Таким образом, сберегательные кассы выполняли функцию страхования.

Вклады подразделялись на несколько видов: текущие счета, до востребования, срочные, условные, с особым назначением. Разрешался прием вкладов на предъявителя. Процентная ставка по срочным вкладам устанавливалась в размере 9 % годовых, а по остальным видам — 8 %.

Я вчера специально посетил одну сберкассу, над которой висел плакать опять же Маяковского: «Кто — куда, а я — в сберкассу!»

Воры по составленному совместно плану должны были обязать нашего всесоюзного афериста Калинина переводить часть уворованных от торгсинов средств на безликую сберкнижку: На предъявителя. Все как в фильме «Место встречи изменить нельзя». Но фильм пока не снят, даже повесть не написана, а вот главаря безногого я убедил: ведь получать по книжке можно отправить шестерку, которая, если и попадется, то ничего знать не будет. Так сказать операция из трех стадий: громилы запугивают — шестерки получают, мы с главарем пользуемся.

Я сходил к Михаилу Ивановичу чисто формально: сопроводил бандитов и дал им список угроз. Список простой:

1. стукачество жандармам на товарищей по партии.

2. педофилия (этого термина пока еще нет, но любителей малолеток народ не одобряет.

3. хищение государственных денег из сети магазинов торгсина.

Последний пункт, я надеялся, не защитит его от Сталина, которому наплевать было на малолеток, да и на стукачество вообщем тоже — сам грешил… Но вот к государственным средствам Коба относился серьезно, считая и государство, и средства своими лично!

Все прошло, как по маслу. И вот сегодня мы должны были делить первый взнос на нашу анонимную книжку сберкассы.

На встречу я пошел ближе к обеду. Это хаза на Орликовском мне нравилась неприметностью и величиной, мелькнула мысль после завершения сделки попробовать создать там клуб юных друзей милиции или просто молодежный клуб. Самое время формировать вокруг себя энергичных комсомольцев, которые будут верить не фальшивым лозунгам, а Мне!

Я шел глубоко дыша морозным воздухом, который сажа из многочисленных печей не портила так, как выхлоп бензиновых и дизельных чудовищ в мое время. Шел я по патриархальной Москве, наблюдая за элементами социалистического строительства — строительства с размахом, с социалистическим безумием. И мне это нравилось, нравилось с примесью горечи, ибо знал я чем все кончится, когда разжиревший аппарат чиновников порушит мечты о светлом будущем!

Компания встретила меня радостно. 12 тысяч — неплохие деньги и для воров при средней зарплате в это время 180 рублей. Которую, кстати, не отдавали человеку полностью, высчитывая как минимум, одну месячную зарплату в виде госзаймов, сначала на индустриализацию, а затем на оборону.

Поделили наличняк. Не поровну — по четыре тысячи взяли мы с иваном, а громилам досталось по две. Но они и этому были рады, ведь на две тысячи можно было, несмотря на пустые полки магазинов, купить многое. Базар и барахолка всегда работали по принципам «рыночной экономики». Да и Торгсин открывал возможности: в 1933 году торгсиновский рубль на рынке стоил 35–40 советских рублей, за доллар давали два рубля Торгсина[83].

— А у меня вопрос, — сказал иван Данила, — а чего мы просто к председателю этого Торгсина не пошли, а сразу к члену правительства?

Председателем «Торгсина» был сначала Артур Сташевский, затем Михаил Левенсон. Оба были расстреляны в конце 30-х. Это я знал по истории КГБ, которую нельзя было не знать на зубок — отчисляли.

— Просто потому, — сказал я, — что грехи членов правительства мне известны, а этих председателей — нет. Хотя не сомневаюсь, тащат за милую душу. Но я вход в Кремль, а не к ним.

— Тогда за стол, обмоем фарт, — сказал вор.

Стол был накрыт в соседней комнате. И богато накрыт. Центральное место занимали колбаса, с нежными кусочками сала на срезе, и тонкие ломти лососины.