Ну прямо по Булгакову, подумал я.
«…Сотни штук ситцу богатейших расцветок виднелись в полочных клетках. За ними громоздились миткали и шифоны и сукна фрачные. В перспективу уходили целые штабеля коробок с обувью, и несколько гражданок сидели на низеньких стульчиках, имея правую ногу в старой, потрепанной туфле, а левую — в новой сверкающей лодочке, которой они и топали озабоченно в коврик. Где-то в глубине за углом пели и играли патефоны.
Но, минуя все эти прелести, Коровьев и Бегемот направились прямо к стыку гастрономического и кондитерского отделений. Здесь было очень просторно, гражданки в платочках и беретиках не напирали на прилавки, как в ситцевом отделении.
Низенький, совершенно квадратный человек, бритый до синевы, в роговых очках, в новенькой шляпе, не измятой и без подтеков на ленте, в сиреневом пальто и лайковых рыжих перчатках, стоял у прилавка и что-то повелительно мычал. Продавец в чистом белом халате и синей шапочке обслуживал сиреневого клиента. Острейшим ножом, очень похожим на нож, украденный Левием Матвеем, он снимал с жирной плачущей розовой лососины ее похожую на змеиную с серебристым отливом шкуру».
— А туалет-то далеко? — спросил я. — Надо место освободить для всей этой вкуснятины.
Юмор оценили, поржали и махнули куда-то вдаль, в анфиладу комнат.
Пошел, заглядывая в каждую. Мне надо было убедиться, что больше людей в помещении нет…
Спустя несколько минут я уже покидал жилище воров. Сберегательная книжка на предъявителя уютно лежала в правом кармане куртки, двенадцать тысяч — в левом. Надо бы еще патронов прикупить к маузеру, подумал я поправляя мешок, в который сложил лососину с колбасой — не пропадать же таким деликатесам.
О ворах, с которыми будет похоронена и тайна моего обогащения, я не думал. Как говорится: нет человека — нет проблемы. Ну, а если решу еще раз воспользоваться сберкнижкой, по которой могут и выследить, если Калинин подключит фискалов, то шестерок в уголовной среде много…
Глава 32
Не нужно думать, что Роман Шереметьев, осваивающий и совершенствующий тело Павлика Морозова делит время между Кремлем и уголовным розыском, изредка совершая некие акции для личных нужд. Вот уже и май на дворе — желанный праздник в молодом государстве рабочих и крестьян.
Такие дни, посвященные труду и трудящимся, существуют в 142 странах мира. В СССР Первое мая — праздником рабочих, которые, согласно Ленину, в этот день отмечали: «…своё пробуждение к свету и знанию, своё объединение в один братский союз для борьбы против всякого угнетения, за социалистическое устройство общества».
В Российской империи 1 мая начали отмечать революционеры, солидаризируясь с рабочим движением Европы и САСШ. Сразу после февральской революции 1917 года 1 мая стал государственным праздником.
На дом Нирнзее повесили плакат: «От маевок к Празднику 1 Мая!». Плакат повесили плохо и, когда Павлик/Роман выходил, он сорвался. Никто не видел грациозный прыжок подростка при первом же треске злосчастной агитации. Бесконечные растяжки и упражнения по статике дали свой результат — тело крестьянского мальчика, закрепощенное однообразным трудом, развивалось успешно, обретало пружинную энергию и мышечную стать.
Павлик Морозов идет по праздничному городу. Он идет на Первомайский парад, который пионер-герой проведет на трибуне для почетных гостей. Рядом с Надеждой Константиновной Крупской. Рядом с правительством. Рядом со Сталиным!
Кстати, Иосиф Виссарионович разглядел в мальчике забавную игрушку и приблизил к своей семье находку Крупской. Тем более, что любимая дочь Светлана просто очарована этим изобретательным мальчиком, который знает столько замечательных игр.
Шестнадцать коричневых и четырнадцать черных священных ступенек… И Шереметьев на Мавзолее. А всюду: «Слава! Слава! Слава!» И вот он — парад! Люди доверчиво идут по Красной площади, по многовековой и залитой человечьей кровью брусчатке и с восторгом поют осанну своим палачам.
А те машут им с вершины Мавзолея, в котором лежит высохшее тело всенародного преступника и убийцы. Бал Сатаны, как споет позже Тальков[84].
В гранитных коричневых стенах — дверки для связи, микрофонов и т. п. По всему периметру трибуны, в черном граните — полукруглый желобок для стока воды. Руководство страны никогда не заходило со стороны площади. Оно шло сюда со стороны места работы — Кремля. Собирались все те, кто нами правил, в Кремле, у здания Совмина. Потом шли в проход в Кремлевской стене, в районе Сенатской башни, и попадали почти в торец Мавзолея. Далее — на священную трибуну. Пол на трибуне — гранитный, холодный. Большие черно-коричневые плиты. Но его не видят те, кому позволено было взойти сюда судьбой: поверх пола лежит деревянная решетка, и сверху (и на ступеньки тоже) палас. Это Павлик/Роман такой любопытный, не поленился присесть на корточки и поковыряться.
Праздник в те годы начинался шествием трудящихся по центральным улицам городов. Нарядные взрослые и дети шли с воздушными шарами, цветами, транспарантами и флажками под марши и политические лозунги. Партийные руководители приветствовали трудящихся с трибун. В этот день чествовали передовиков производства, ветеранов и почетных граждан[85].
Но вернемся на Красную площадь. Уже идет военный парад, шествуют строевым шагом воины, движется наивная на взгляд Шереметьева техника, оглушительно треща. В это время где-то сзади грохает взрыв — это взорван по решению Политбюро ЦК ВКП(б)в Кремле был взорван самый древний храм Москвы — собор Спаса на Бору, который был сооружен аж при Иване Калите в 1330 году. До этого на этом месте стояла деревянная церковь, временем основания которой считался 1272 год[86].
Представление об особенностях атмосферы того времени и о том, как тогда могли приниматься судьбоносные решения, даёт знание о событиях, предшествовавших сносу Спаса на Бору. Крупская, рассказала Павлику, что Сталин как-то ехал по Кремлю в автомобиле и указал рукой на Спасский храм: «Убрать!». И вот сегодня от храма не осталось и следа. А Сталин, величественно повернув голову и получив объяснение взрыва, сказал:
— Дураки! Я имел в виду кучу мусора, которая валялась перед церковью!
Роман подумал о том, что вакханалия в Москве чем-то похожа на то, что сейчас происходит в Германии. Именно в этот момент нацисты объявят 1 мая оплаченным выходным днем — национальным праздником труда (Feiertag der nationalen Arbeit). А уже 2 мая 1933-го начнутся аресты всех видных профсоюзных деятелей Германии. Штурмовики также разгромят редакции левых изданий страны. А министр народного просвещения и пропаганды Йозеф Геббельс в те дни начнет восклицать: «Почитайте труд и уважайте рабочего!»
