На минуту я успокоился — словно после очередного приступа ревности. Но почти тотчас мною вновь овладела тревога — на этот раз о Джордже, и я отправился к нему. Вот тут действительно были некоторые основания для беспокойства, хотя ни он, ни я не принимали этого всерьез. Но в тот вечер ничего страшного я не узнал от него, — он лишь рассказал мне о весьма загадочных обстоятельствах, связанных с Мартино.

Нервы мои наконец утихомирились, и в течение нескольких недель все шло гладко. Джордж успешно выиграл одно дело, его опасения по поводу Мартино вроде бы не оправдывались. Джек Коутери — то ли ему очень повезло, то ли он брал нахальством — стал зарабатывать деньги. Шейла не капризничала и пребывала в отличном настроении; она даже задалась целью привить мне вкус к живописи. Результаты моих экзаменов появились в «Таймсе», — оценки были такие, как я и ожидал. Сообщение это перепечатали местные газеты, о чем позаботилась тетя Милли, которая теперь наконец признала, что я отнюдь не такой ветрогон, как большинство молодых людей. Своеобразный союз между нею и Джорджем продолжал существовать, и Джордж внушал ей, что я честно выполняю свои обязательства по нашей сделке. Больше того: он превозносил мои успехи перед всеми, кто когда-либо сомневался во мне, и, по его словам, «испытывал от этого немалое удовольствие».

Я получил несколько поздравлений: любезное письмо от Идена, дружеское и восторженное — от Мэрион, невероятно напыщенное — от мистера Визи и, наконец, несколько слов от Тома Девита. Отец мой вместо поздравления отпустил очередную шуточку, а Шейла сказала:

— Ничего другого я и не ожидала. Но если ты захочешь отметить со мной это событие, я буду очень рада.

Впервые в жизни я вкушал успех, и каким же сладостным он мне казался!

Но беды все-таки поджидали меня. По прошествии некоторого времени мрачные предчувствия, преследовавшие меня в поезде, появились снова, только на этот раз они не были плодом расстроенного воображения, а имели под собою реальную почву. Первую неприятность, сравнительно мелкую, но все же досадную, я воспринял как знак начавшегося невезения; это отдавало суеверием, и я стыдился того, что так думаю, но тем не менее я думал именно так. Неприятность эта свалилась на меня следом за поздравлениями. Дело в том, что результаты экзаменов на поверку оказались вовсе не блестящими. Чарльз Марч сдержал слово и каким-то образом раздобыл подробную оценку всех моих ответов на экзаменах. Картина получилась отнюдь не плохая, но в списке студентов, сдавших экзамены, я стоял далеко не на первом месте. Чтобы блеснуть на выпускных экзаменах, требовались совершенно иные оценки.

Единственный выход из положения — добиться в следующем году действительно выдающихся результатов. «Это несправедливо!» — думал я, забывая, что раньше смело смотрел суровым фактам в лицо. Но одно дело — представлять себе что-то в отдаленном будущем и совсем иное — сталкиваться с этим вплотную. Как определишь размеры риска, пока не испытаешь это на своей шкуре?

Однако делать нечего. В следующем году я должен сдать гораздо лучше, чтобы войти в первую половину списка.

Я отправился за советом к Джорджу. Вначале он никак не хотел согласиться с тем, что дела у меня идут неважно. Он гневно обрушился на меня, утверждая, что я, как всегда, преувеличиваю что я теряю чувство меры — и все из-за того, что какой-то там Марч, о котором он, Джордж, никогда в жизни не слыхал, сообщил, видите ли, будто я получил не самую высокую оценку по двум-трем предметам. Словом, Джордж не желал видеть сигнал опасности. Набравшись духу, чтобы противостоять его бешеным наскокам, я попытался убедить Джорджа, что основание для тревоги все же есть, особенно когда речь идет о человеке, пытающемся проникнуть в корпорацию со стороны. Но Джордж лишь всячески поносил Чарльза Марча. «Не вижу необходимости подлаживаться под мнение твоих великосветских друзей!» — кричал он. Меня он обозвал паникером. Тогда я вышел из себя и грубо заявил, что если ему хочется тешить себя иллюзиями насчет других — пусть тешит, но на мои дела я прошу смотреть трезво. То, что мы узнали — неважно каким путем, — это официальные оценки, полученные мною на экзаменах. Это факты, довольно резко заключил я, а о фактах не спорят — их надо переварить и все. Сейчас меня интересует другое: как повыше подняться в списке.

Джордж тотчас сменил гнев на милость и превратился в делового человека. С присущим ему интересом ко всякого рода ребусам он начал анализировать экзаменационные оценки. Мы оба были уверены, что мне никогда не понадобятся те мелочи, незнание которых меня и подвело.

— А ведь у меня было впечатление, что ты проштудировал почти все классические казусы, — заметил Джордж. — В сущности тебя ни о чем из ряда вон выходящем не спрашивали. Мне почему-то казалось, что ты давным-давно освоил этот материал. — И не удержавшись от искушения, он тактично добавил: — Я понимаю, конечно, в твоей личной жизни были кое-какие осложнения.

— Но что же теперь-то делать? — спросил я.

— Память у тебя первоклассная, — сказал Джордж. — Значит, просто мало читал. Давай-ка сочиним новый план занятий. И лучше всего сейчас же!

Не обращаясь ни к какому авторитетному источнику, не спрашивая меня ни о программе (хотя сам он, разумеется, этих экзаменов не держал), ни о прочитанных мною пособиях, Джордж составил подробнейший план занятий на каждую неделю, начиная с того дня и кончая днем экзаменов.

— Впереди еще целых девять месяцев! — с воинственным пылом объявил он, набрасывая программу чтения на первую неделю Он не упустил ничего. План был хорошо продуман и вполне реален; в конце мне было оставлено две недели на повторение и, кроме того, еще три свободных дня. Я сохранил этот замечательный документ, написанный аккуратным канцелярским почерком Джорджа. Такое мог создать лишь прирожденный мудрец.

К сожалению, в последующие месяцы. Джордж не раз говорил и поступал, совсем не как прирожденный мудрец. В этом-то и состояла вторая свалившаяся на нас беда. Уже в то время она показалась нам серьезной. Но всю серьезность ее я понял много позже, когда, оглядываясь назад, увидел, что именно с той поры кривая жизни Джорджа пошла вниз. Сейчас я скажу об этом лишь несколько слов. Наш кружок начал хиреть с уходом Мартано из фирмы. Мы всегда знали, что это человек-неуравновешенный и даже эксцентричный, но были убеждены, что жизнь свою ломать он не станет, что он по-прежнему будет принимать нас у себя по пятницам и оберегать Джорджа от неприятностей в фирме, Но неожиданно Мартино потянуло к религии. Осенью он уже практически отошел от дел, а несколько месяцев спустя, в начале 1927 года, и окончательно порвал с фирмой. Затем, распродав все свое имущество, он раздарил вырученные за него деньги и, став на пятьдесят втором году жизни нищим, но глубоко верующим, отправился бродить по стране, собирая подаяние.

Теперь решение вопроса о том, станет ли Джордж когда-либо компаньоном фирмы, зависело от одного Идена. Мы все уговаривали Джорджа, чтобы он установил хоть какой-то modus vivendi[3] с Иденом. Но Джордж под влиянием неудач и своего необузданного характера наделал вскоре таких глупостей, что Иден, и без того не любивший своего помощника, отстранил его от руководства делами фирмы раз и навсегда. Таким образом, Джорджу уже в двадцать семь лет стало ясно, что он обречен всю жизнь оставаться клерком. Это повлекло за собой множество последствий, которых никто из нас не предвидел, а в плане практическом привело к тому, что Джордж сделался компаньоном Джека Коутери.

Впрочем, эта беда представлялась мне весьма незначительной по сравнению с размолвкой, которая произошла между мной и Шейлой и которая, сказал я себе, должна быть последней. Произошла она неожиданно, после того как мы все лето встречались и почти каждое наше свидание приносило нам радость, намного превосходившую ту, что мы испытывали в пору моей платонической влюбленности. Мы весело подшучивали друг над другом, не скупясь иной раз на задиристые, злые насмешки. Я открыл, что с помощью лести и подтрунивания можно растопить лед, заставить Шейлу выйти из своей скорлупы. Я очень ценил эти счастливые часы. Но в начале осени на Шейлу напала необыкновенная молчаливость, она часами сидела, вперив взор в пространство, не отвечала на мое пожатие, когда я брал ее руку, и оставалась бесчувственной, когда я целовал ее. Все это уже бывало и раньше, и потому я не слишком беспокоился, отнюдь не считая это тревожным сигналом. Ничего, придет в себя, рассуждал я. Никаких поводов для ревности Шейла не давала, ни о каких новых поклонниках не рассказывала. Когда на нее нападала хандра, она виделась только со мной.