Надо сказать, что и Джордж, при всей своей доброжелательности, не облегчал моей задачи — уж слишком он был деликатен и толстокож. Он не принадлежал к числу тех, кто понимает намек с полуслова и с одного взгляда схватывает суть дела. Он во всем любил ясность, однако чрезмерная деликатность не позволяла ему расспрашивать. Только две недели спустя он узнал наконец, на какие средства я живу. Но и после этого он продолжал держаться так же церемонно и отчужденно: казалось, он не поверил тому, о чем я ему рассказал.

Случилось так, что Джордж впервые предложил мне свою помощь в субботу вечером, когда мы направлялись на футбольный матч. Джордж питал пристрастие к массовым зрелищам — прежде всего потому, что они доставляли ему удовольствие, но еще и потому, что своим появлением на стадионе он как бы бросал вызов самому себе. Мы проталкивались сквозь толпу людей в суконных кепках, заполнявших все улочки, ведущие к стадиону, когда Джордж, глядя прямо перед собой, со свойственной ему витиеватостью спросил меня:

— Когда вы возглавите городской отдел просвещения — а я полагаю, что лет через десять вы доберетесь до этого поста, — надеюсь, вы не станете перестраивать школы на джентльменский лад и вводить в них такой вид спорта, как регби?

Я уже привык к этой манере Джорджа внезапно обрушиваться на снобов, к этим вспышкам социальной нетерпимости. Я усмехнулся и заверил его, что он может спать спокойно; однако я понимал, что вопрос его преследует совсем иную цель.

— Кстати, — не отступался Джордж, — мое предположение, видимо, близко к истине?

— Какое предположение, Джордж?

— Что через десять лет вы получите в своем отделе должное признание.

Прикрываться недомолвками я больше не мог.

— Через десять лет, — сказал я, — если, конечно, я еще буду там работать, я поднимусь на одну-две ступеньки. Но буду по-прежнему клерком.

— Позвольте с этим не согласиться! — возразил Джордж. — Вы недооцениваете себя.

Мы подошли к стадиону. Миновав турникет, я спросил:

— А вы представляете себе, чем я занимаюсь?

— Не вполне. Только в общих чертах, — смущенно признался Джордж.

Мы поднялись на трибуну, и я принялся описывать Джорджу свою работу. Но Джордж не хотел верить мне. Он убеждал меня, что работа моя в действительности гораздо значительнее и открывает передо мной горизонты, о которых я даже и не мечтал.

— Возможно, вам сейчас и нелегко, — говорил он, — но вы, конечно, начнете продвигаться. Ведь должен же существовать какой-то способ выдвигать таких людей, как вы! Это совершенно ясно. Иначе местная администрация не могла бы функционировать.

Это были типичные рассуждения оптимиста, каким и являлся Джордж. Меня так и подмывало не выводить его из заблуждения. Как и маме, мне стоило немалого труда признаться в унизительной правде, хоть я и старался придерживаться ее — порой не без ущерба для себя. Уж очень горькой была эта правда. Однако, как и мама, я считал, что бывают случаи, когда надо проглотить горькую пилюлю, и сейчас я должен втолковать Джорджу, что значит быть в шкуре клерка.

— Я самый младший клерк, Джордж! Получаю я двадцать пять шиллингов в неделю. Я отмечаю галочками фамилии лиц той или иной категории и буду заниматься этим еще добрых пять лет.

Джордж смутился, и в то же время мои слова вызвали у него прилив ярости. Он крепко выругался, настолько крепко, что сидевшие неподалеку юноши в белых кашне обернулись и уставились на него. Помолчав с минуту, он возобновил разговор. Не может быть, чтобы дело обстояло так уж худо, не очень уверенно заметил он. Потом снова выругался: в нем нарастал уже знакомый мне приступ неистового гнева.

— Нет, тут надо что-то предпринять! — вдруг заявил он.

От смущения он говорил нарочито резким тоном. Я тоже был не очень деликатен.

— Легко вам говорить! — буркнул я.

— Придется мне, как видно, приложить к этому руку, — все тем же грубоватым тоном небрежно проронил он.

Мне оставалось только попросить его помочь. Мне так нужна была его помощь, я столько времени ее добивался, но теперь, когда мне ее предлагали, вся моя гордость вдруг взбунтовалась. Я оказался таким же нескладным, как и Джордж.

— Как-нибудь и сам справлюсь, — сказал я.

Джордж снова смутился. Некоторое время он сидел, пристально глядя на пустое поле, ярко зеленевшее под сумрачным небом.

— Пора бы уж командам выходить, — неожиданно заметил он.

Глава 13

НАДЕЖДЫ НАШЕЙ ЮНОСТИ

Джорджу было неприятно, что я отклонил его дружеское участие. В последующие дни и даже недели он не проявил ни малейшего интереса ни к моей службе, ни к моей повседневной жизни. Да мы, собственно, почти и не бывали с ним вдвоем. Я злился на себя и на свою невольную сухость и предпринимал робкие попытки возобновить разговор. Но Джордж руководствовался в жизни правилами, а не порывами чувства. Он допустил ошибку, из-за которой попал в глупое положение, а этого он боялся больше всего на свете. И теперь он пытался разобраться в допущенной им ошибке, чтобы не повторять ее впредь.

Однако он без малейших колебаний ввел меня в свой «кружок». Так — и тогда и потом — именовалась группа, состоявшая из молодых людей и девушек, которые окружали Джорджа и считали его своим лидером. Это их смех вызывал у меня зависть, когда я, до знакомства с Джорджем, тащился одиноко по другой стороне улицы. Со временем — хотя в ту пору никто из нас этого не предполагал — он стал отдавать кружку все больше и больше сил, пока не слился с ним воедино, живя только им и для него. И живя только им и для него, он загубил себя: этот человек, который вел нас за собой и подавал такие блестящие надежды, сам очутился на краю пропасти.

Но историю Джорджа я расскажу особо. Кризис в его жизни наступил через много лет после того, как я встретился с ним, а в ту пору Джордж деятельно сколачивал вокруг себя кружок, ободряя каждого своей безграничной верой в его способности и расплавляя этим сердца. Все участники кружка учились в колледже, и хотя впоследствии кружок разросся, в мое время он насчитывал не больше десяти человек. В основном там были девушки, иные даже из состоятельных буржуазных семей — эти посещали колледж, чтобы как-то скоротать время до замужества, и видели в кружке Джорджа отдушину, позволявшую вырваться из узких рамок домашнего мирка. Но большинство составляли бедные девушки, работавшие секретаршами, клерками или же — как, например, моя приятельница Мэрион Гледуэлл, — учительницами в начальной школе. Эти посещали колледж, чтобы повысить свою квалификацию, или из тяги к знаниям, или в надежде приискать себе мужа. Они-то вместе с двумя-тремя любознательными и честолюбивыми юношами вроде меня и составляли костяк окружавшей Джорджа группы.

Таков был человеческий материал, с которым Джорджу приходилось иметь дело. По вечерам, а в воскресенье и днем, мы часами просиживали в неуютных кафе и буфетах при кинотеатрах, а позже забирались в закусочную для шоферов возле вокзала. В первые годы Джорджу нелегко было собирать кружок, но потом мы облюбовали одну ферму в десяти милях от города и отправлялись туда с субботнего вечера на все воскресенье, — сами готовили себе еду, платили шиллинг за койку и беседовали до утренней зари.

Сидя под розовыми абажурами в буфете какого-нибудь кино или вокруг настольной керосиновой лампы на ферме, мы внимали Джорджу, а он развертывал перед нами картины нашего будущего, шумно бранил нас, если мы пытались возражать ему, зажигал в нас надежду. Он наделял нас всеми своими достоинствами и даже теми, каких у него не было. Я видел, что он переоценивает людей, и порой, несмотря на все сомнения восемнадцатилетнего юноши, не мог узнать себя в его описании и смущенно желал, чтобы портрет был ближе к оригиналу. Он наделял меня всеми разновидностями мужества, революционным пылом, альтруизмом, неистощимой энергией, умением вести за собой людей, непреклонной решимостью и силой воли. С присущей ему наивной и поистине удивительной скромностью, он сожалел, что сам не одарен такими же качествами. Я надувался от важности и некоторое время вел себя так, будто и в самом деле обладал перечисленными качествами, но в глубине души я подозревал, — ибо и к себе, да и к другим людям я относился с гораздо большей подозрительностью, чем будет относиться Джордж даже в пятьдесят лет, — что ничуть не похож на благородную личность, нарисованную Джорджем, и что вообще на свете нет таких людей.