Я выхожу через черный ход, дождь до сих пор льет как из ведра. Я одним прыжком преодолеваю ступеньки и иду по траве к маленькой теплице в углу двора, прячущейся под покачивающими ветками деревьями. Металлическая дверь полуоткрыта. Значит, интуиция меня не подвела.

Я нахожу Тессу свернувшейся калачиком на полу: джинсы испачканы, босые ноги в грязи. Прижав колени к груди, она зажимает дрожащими руками уши. От этой сцены разрывается сердце. Так больно видеть, что от моей сильной девочки почти ничего не осталось. Ряды горшков с землей заполняют эту так называемую теплицу: ею явно никто не занимался с тех пор, как Тесса уехала из дома. Сквозь трещины в потолке хлещет дождь, заливая маленькое пространство.

Я ничего не говорю, но не хочу ее испугать и надеюсь, что она слышит, как мои ботинки хлюпают по грязи, покрывающей пол. Опустив глаза, вижу, что пола здесь нет вообще. Вот откуда столько грязи. Убрав ее руки от ушей, я наклоняюсь, чтобы заглянуть ей в глаза. Она бьется, как загнанное в угол животное, и я вздрагиваю от ее реакции, но продолжаю крепко держать.

Она зарывается руками в грязь и пинает меня ногами. Как только я отпускаю ее запястья, она снова закрывает уши, и с ее губ слетает судорожный всхлип.

– Я хочу тишины, – умоляет она, медленно раскачиваясь взад-вперед.

Мне так много нужно ей сказать, выплеснуть так много слов в надежде, что она выслушает меня и перестанет замыкаться в себе, но один взгляд в ее наполненные отчаянием глаза – и я забываю все, что вертелось на языке.

Если она хочет тишины, я дам ей тишину. Черт, сейчас я дам ей что угодно, лишь бы она не гнала меня прочь.

Я придвигаюсь ближе, и мы сидим на грязном полу старой теплицы. Теплицы, в которой она пряталась от отца, теплицы, в которой она прячется сейчас от целого мира и от меня.

Мы сидим, а по стеклянной крыше барабанит дождь. Мы продолжаем сидеть, пока ее рыдания не переходят в тихие всхлипы. Она неподвижно смотрит перед собой в одну точку. Мы сидим в полном молчании, мои ладони лежат поверх ее маленьких пальчиков, закрывая ей уши, отсекая любой шум, создавая тишину, которая ей так нужна.

Сидя и слушая, как за окном бушует ураган, я не могу не сравнить его с тем хаосом, в который превратилась моя жизнь. Я придурок, самый настоящий придурок, худший вариант из всех существующих.

Несколько минут назад Тесса наконец затихла. Ее тело наклонилось вперед, и она позволила себе опереться на меня в поисках поддержки. Ее заплаканные глаза прикрыты, она заснула, несмотря на дождь, громко барабанящий по ветхой теплице.

Я немного сдвигаюсь, надеясь, что она не проснется, и кладу ее голову себе на колени. Нужно увести ее отсюда, подальше от дождя и грязи, но я знаю, что она сделает, как только откроет глаза: прогонит меня прочь, скажет, что не хочет видеть, а я, черт возьми, не готов снова услышать эти слова.

Несомненно, я их заслуживаю – все, от первого до последнего, и даже больше, но это не изменит того, что я гребаный трус. Мне хочется наслаждаться тишиной, пока она длится. Только здесь, в сладкой тишине, я могу притвориться кем-то другим. Могу притвориться, пусть и на минуту, что я Ной. Конечно, не такой раздражающий вариант, каким является оригинал, но, если бы я был им, все сложилось бы по-другому. Все было бы теперь иначе. Я завоевал бы Тессу с помощью слов и чувств, а не из-за глупого спора. Смешил бы ее гораздо чаще, чем заставлял плакать. Она доверяла бы мне полностью и безоговорочно, и я бы не разрушил это доверие, стерев его в порошок, и не наблюдал, как оно улетает вместе с ветром. Я хранил бы его и, возможно, даже стал бы его достоин.

Но я не Ной. Я Хардин. А быть Хардином ни черта не значит.

Если бы в моей голове не было столько гребаных вопросов, требующих внимания, я мог бы сделать ее счастливой. Я зажег бы для нее свет в жизни так, как она сделала это для меня. Но она сидит здесь, сломленная и совершенно измученная. Кожа перепачкана, грязь на руках начала подсыхать, и лицо, даже во сне, перекошено в гримасе боли. Ее волосы в некоторых местах мокрые, в других – сухие и взъерошенные, и я задаюсь вопросом, переодевалась ли она с тех пор, как уехала из Лондона. Я бы никогда не отправил ее обратно, если бы знал, что она обнаружит в квартире мертвое тело отца.

Когда мысли возвращаются к отцу Тессы и его смерти, я совершенно теряюсь. Первое, что приходит в голову, – отмахнуться от этого, словно с неудачником, прожигающим жизнь, не произошло ничего важного, но в тот же миг в груди тяжелеет от потери. Я не слишком хорошо его знал, да и вообще едва терпел его присутствие, но он был неплохим собеседником. Трудно это признать, но он мне даже нравился. Он был несносен, и меня дико раздражало, что он опустошал коробку моих любимых хлопьев одну за другой, но мне нравился его оптимистичный взгляд на жизнь и то, как он обожал Тессу, несмотря на то что его собственная жизнь была полным дерьмом.

Ирония судьбы в том, что он покинул этот мир именно тогда, когда у него появилось то, ради чего стоит жить. Словно не мог вынести столько счастья. Глаза щиплет от нахлынувших эмоций, возможно, от скорби. Скорби от потери человека, которого я едва знал, скорби от потери Кена, начавшего вырисовываться в образе отца, скорби от потери Тессы. Но есть и крошечная надежда, что она вернется и не будет потеряна навсегда.

По моему лицу катятся эгоистичные слезы вперемешку с каплями, падающими с промокших насквозь волос. Я наклоняю голову, борясь с желанием прижаться лицом к ее шее, чтобы забыться. Я не заслуживаю покоя, который она может подарить. Я не заслуживаю ничьего покоя.

Все, чего я достоин, – это сидеть здесь и хлюпать носом, как презренный бродяга, в молчании и одиночестве. Молчание и одиночество – мои старые верные спутники.

Мои жалкие всхлипы теряются в звуках дождя, и я благодарен, что девочка, которую я обожаю, спит и не видит, что я совсем расклеился. Все, что сейчас происходит, включая смерть Ричарда, – последствия моих собственных поступков. Если бы я не согласился взять Тессу в Англию, ничего бы из этого не произошло. Мы были бы счастливы и сильны как никогда – так, как было неделю назад.

«Черт, неужели это было всего неделю назад?»

Кажется невозможным, что прошло всего несколько дней. Словно вечность прошла с тех пор, как я прикасался к ней, держал ее в своих объятиях, чувствовал, как под моей ладонью бьется ее сердце. Моя рука тянется к Тессе, я изнемогаю от желания дотронуться до нее, но боюсь разбудить.

Если бы всего раз почувствовать ровное биение ее сердца, это бы успокоило и утешило меня. Помогло бы справиться со срывом, остановило эти омерзительные слезы, скатывающиеся по щекам, и усмирило дикое волнение в груди.

– Тесса!

Низкий голос Ноя прорывается сквозь шум дождя, а за ним, словно восклицательный знак, следует раскат грома. Я торопливо вытираю лицо, желая исчезнуть в холодном весеннем воздухе прежде, чем он ворвется сюда.

– Тесса! – зовет он снова, на этот раз громче, и я знаю, что он у теплицы.

Я стискиваю зубы в надежде, что он не станет больше выкрикивать ее имя, потому что, если он ее разбудит, я…

– Слава богу! Мне следовало догадаться, что она здесь! – громко восклицает он, заходя внутрь. На его лице неописуемое облегчение.

– Может, заткнешься? Она только что уснула, – грубо шепчу я и опускаю взгляд на спящую Тессу.

Он – последний их тех, кого я хотел бы сейчас видеть. Конечно, он заметил мои воспаленные глаза и раскрасневшиеся щеки – чертово доказательство нервного срыва.

Черт, кажется, я даже не могу ненавидеть этого гаденыша, потому что он пытается не смотреть на меня, чтобы не смутить. За эту его неизменную доброту какая-то часть меня ненавидит его еще больше.

– Она… – Ной оглядывается в грязной теплице и возвращается взглядом к Тессе. – Следовало догадаться, что она пойдет сюда. Она всегда пряталась здесь раньше…