– Отдай ее мне, – требую я, ухватившись покрепче.

Бутылка тяжелая, и Хардин мне ничуть не уступает, но адреналин зашкаливает, придавая мне сил. Выругавшись под нос, он разжимает пальцы. Я и не ожидала, что он сдастся так легко. Как только он перестает держать бутылку, та выскальзывает из моей руки и падает на пол, ром проливается на старый паркет.

– Оставь все как есть, – говорю я, хотя сама тянусь за бутылкой.

– В чем проблема-то?

Он успевает схватить ее раньше меня и снова льет ром на диван, затем обходит комнату по кругу, оставляя за собой горючий след.

– Эту дерьмовую лачугу все равно снесут. Считай, я делаю новым хозяевам одолжение. – Посмотрев на меня, он легкомысленно пожимает плечами. – Дешевле выйдет.

Я медленно отворачиваюсь от Хардина и лезу в сумку за телефоном. Мигает значок почти разряженного аккумулятора, но я все равно набираю номер единственного человека, который может сейчас помочь.

– Если ты это сделаешь, в дом твоей матери приедет полиция. Тебя арестуют, Хардин, – говорю я, держа телефон в руке. Надеюсь, человек на другом конце линии меня слышит.

– Пошли они на хрен, – бормочет он сквозь зубы. Его пристальный взгляд, прикованный к дивану, пронзает настоящее и проникает в прошлое. – Я до сих пор слышу, как она кричит. Словно раненый зверь. Представляешь, каково было это слышать маленькому мальчику?

Мне больно за Хардина: и за невинного мальчугана, которому пришлось смотреть, как избивают и насилуют его мать, и за терзаемого злобой и болью парня, считающего, что единственный способ избавиться от воспоминаний – это сжечь дом.

– Ты ведь не хочешь сесть в тюрьму? Что тогда будет со мной? Я останусь одна. – Мне плевать на себя, но я надеюсь, что эта угроза заставит его передумать.

Мой прекрасный темный принц внимательно смотрит на меня – похоже, мои слова его смутили.

– Вызови такси. Дойдешь до конца улицы. Я не стану ничего делать, пока ты не уедешь.

Его голос звучит гораздо более внятно, чем должен бы, учитывая количество выпитого. Но я слышу лишь то, что Хардин собирается поставить на себе крест.

– Мне нечем заплатить за такси. – Я демонстративно достаю кошелек и показываю, что в нем только американские деньги.

Зажмурившись, он швыряет бутылку о стену. Она разбивается, но я даже не моргаю. За последние семь месяцев я столько всего насмотрелась и наслушалась, что этим меня не испугаешь.

– Возьми мой гребаный бумажник и уходи отсюда. Уходи. Отсюда. Черт! – Одним движением он вытаскивает бумажник из заднего кармана и бросает его на пол передо мной.

Я подбираю его и кладу в свою сумку.

– Нет. Ты должен пойти со мной, – тихо говорю я.

– Ты совершенство… Ты ведь знаешь об этом?

Он подходит ближе и дотрагивается до моей щеки. Я вздрагиваю от прикосновения, и его прекрасное измученное лицо омрачается.

– Разве ты не знаешь? Что ты совершенство?

Его ладонь пылает жаром, а большой палец начинает поглаживать мою кожу. Я чувствую, что у меня дрожат губы, но сохраняю невозмутимый вид.

– Нет, я не совершенство, Хардин. Никто не идеален, – тихо отвечаю я, глядя ему в глаза.

– Ты идеальна. А я тебя недостоин.

Мне хочется закричать: «Мы что, опять вернулись к этой теме?»

– Я не позволю тебе оттолкнуть меня. Знаю, к чему ты клонишь: напился и пытаешься оправдаться, сравнивая нас. В моей жизни все так же чертовски запутано, как и в твоей.

– Не говори так, – снова хмурится он, запуская вторую руку мне в волосы. – Подобные слова не должны срываться с таких прекрасных губ.

Он проводит большим пальцем по моей нижней губе, и я не могу не заметить разницы между болью и яростью, горящими в его глазах, и этим легким, нежным прикосновением.

– Я люблю тебя и никуда не уйду, – говорю я в надежде достучаться до его затуманенного разума. Не отрываясь от его лица, стараюсь рассмотреть в глубине его глаз моего прежнего Хардина.

– «Если двое любят друг друга, это не может кончиться счастливо»[1], – спокойно отвечает он.

Сразу узнав фразу, я отвожу взгляд.

– Нечего цитировать мне Хемингуэя, – огрызаюсь я.

«Он что, думал, я не узнаю цитату и не пойму, что у него на уме?»

– Но это правда. Счастливых концов не бывает – по крайней мере, не для меня. Черт, я совсем запутался. – Он убирает руки и отворачивается.

– Нет, это не так! Ты…

– Почему ты со мной возишься? – бормочет он, пошатываясь из стороны в сторону. – Почему всегда пытаешься найти во мне что-то хорошее? Очнись, Тесса! Во мне нет ни хрена хорошего! – кричит он и бьет себя кулаком в грудь. – Я ничтожество! Я облажавшийся кусок дерьма с облажавшимися родителями, у меня крыша давно съехала! Я пытался предупредить тебя, пытался оттолкнуть прежде, чем погубил…

Его голос затихает, и он лезет в карман. Я узнаю сиреневую зажигалку Джуди, которую он прихватил в баре.

Не глядя на меня, Хардин чиркает зажигалкой.

– Мои родители тоже облажались! Боже, да мой отец лечится в клинике! – кричу я.

Я знала, что это случится, знала, что признание Кристиана станет для Хардина последней каплей. Не каждый выдержит такое, а Хардин уже был сломлен.

– Это твой последний шанс уйти отсюда, пока дом не сгорит дотла, – говорит он, не поворачиваясь ко мне.

– Ты сожжешь его вместе со мной? – давлюсь я слезами, совершенно не помня, когда начала плакать.

– Нет.

Он идет через комнату, громко топая ботинками. У меня кружится голова, колет в сердце, и я боюсь, что начинаю терять чувство реальности.

– Иди сюда, – протягивает он мне руку.

– Отдай мне зажигалку.

– Иди ко мне. – Он тянется ко мне обеими руками. Я уже плачу навзрыд. – Пожалуйста.

Я заставляю себя не отзываться на этот привычный жест, как бы ни было больно. Мне хочется броситься в его объятия и увести отсюда. Но это не роман Остин со счастливым концом – в лучшем случае Хемингуэй. И мне ясно, что кроется за его действиями.

– Отдай мне зажигалку, и тогда мы сможем уйти отсюда вместе.

– У тебя почти получилось убедить меня, что я могу быть нормальным. – Зажигалка по-прежнему опасно зажата в его ладони.

– Никто не может! Никто не нормален, и я не хочу, чтобы ты был таким. Я люблю тебя такого, какой ты есть, люблю тебя и все это. – Я обвожу взглядом гостиную и снова смотрю на Хардина.

– Неправда. Никто не полюбил бы – и никогда не любил. Даже моя собственная мать.

Как только он это произносит, дверь с шумом хлопает о стену, и я, резко вздрогнув, оборачиваюсь на звук. В гостиную врывается Кристиан, и я испытываю невероятное облегчение. Он запыхался и явно в панике. Заметив, в каком состоянии маленькая, залитая ромом комната, он резко останавливается.

– Что за… – Кристиан замолкает, увидев в руке Хардина зажигалку. – Я слышал сирены по дороге. Надо уходить, сейчас же!

– Как ты сюда… – Хардин переводит взгляд с Кристиана на меня. – Ты ему позвонила?

– Конечно! Что еще ей оставалось? Позволить тебе сжечь дом и угодить в тюрьму? – кричит Кристиан.

Хардин начинает размахивать руками, по-прежнему не выпуская зажигалки.

– Убирайтесь отсюда на хрен! Оба!

Кристиан поворачивается ко мне:

– Тесса, подожди на улице.

Но я непреклонна.

– Нет, я его здесь не оставлю. – Неужели Кристиан еще не понял, что нас с Хардином нельзя разлучать?

– Уходи, – говорит Хардин, делая шаг в мою сторону.

И снова чиркает зажигалкой.

– Уведи ее отсюда, – буркает он Кристиану.

– Моя машина в переулке через дорогу. Иди туда и жди нас, – говорит мне Кристиан.

Повернувшись к Хардину, я вижу, что уставился на белый огонек. Я знаю его достаточно хорошо, чтобы понять: уйду я или нет, он все равно это сделает. Он сейчас слишком пьян и расстроен, чтобы остановиться.

В моей руке оказывается связка холодных ключей.

– Я не допущу, чтобы с ним что-то случилось, – наклоняется ко мне Кристиан.