Он сел за кухонный стол и положил руки на столешницу. Хорошенько сосредоточившись, он сможет мысленно слышать музыку. Бетховен сочинил Героическую симфонию, когда уже почти оглох, не так ли? Возможно, и он, подобно Бетховену, сумеет обрести внутренний слух.

Он выбрал концерт, который играла Ронни в «Карнеги-холле», закрыв глаза, сосредоточился. Сначала звуки были слабыми, но потом его пальцы задвигались. Постепенно ноты и аккорды стали более отчетливыми и ясными, и хотя это не могло сравниться с настоящей игрой, все же придется обойтись этим.

Финальные аккорды концерта еще звучали в его голове, когда он медленно открыл глаза и увидел, что сидит в полутемной кухне. Через несколько минут из-за горизонта выглянет солнце... И вдруг он услышал длинную ноту, си-бемоль, долгую, зову­щую... Он знал, что нота звучит только в его воображении, но все же потянулся за бумагой и ручкой. Небрежно начертил нот­ный стан и стал записывать ноты, прежде чем снова прижать к столу палец. И опять прозвучала нота, только на этот раз за ней последовали еще несколько. Он записал и их.

Стив всегда сочинял музыку, но считал ее чем-то вроде фар­форовых статуэток по сравнению со «статуями», созданными ве­ликими композиторами. Конечно, и это всего лишь безделушка, но постепенно он увлекся. Что, если он сочинит нечто настоя­щее? То, что люди будут помнить еще долго после того, как за­будут о нем?

Полет фантазии длился недолго. Он и в прошлом пытался и терпел неудачи и не сомневался, что то же самое ждет его на этот раз. Было что-то поразительное в самом процессе создания не­что из ничего. Хотя и не продвинулся очень далеко — после упор­ных трудов остановился на первых тактах и решил начать все сначала, — он почему-то ощущал удовлетворение.

Когда солнце повисло над дюнами, Стив вспомнил о своих ночных размышлениях и решил пройтись по берегу. Больше все­го на свете он мечтал вернуться домой с тем же умиротворенным выражением, которое так часто наблюдал на лице пастора Харриса. Но, шагая по песку, он невольно чувствовал себя дилетан­том, искавшим божьей правды, как ребенок ищет раковины. Было бы чудесно, если бы он обнаружил очевидный признак его присутствия: горящий куст например, — но вместо этого Стив пытался сосредоточиться на окружающем мире: солнце, встав­шем из-за моря, птичьей трели, легком покрывале тумана над водой. Он бессознательно впитывал эту красоту, наслаждаясь шорохом песка под ногами и ветром, ласкавшим щеку. Но не­смотря на все усилия, он ни на шаг не приблизился к ответу. И в тысячный раз задавался вопросом: что позволяло пастору Харрису слышать ответы в сердце своем? Что тот имел в виду, ут­верждая, что чувствует присутствие Бога? Возможно, стоило бы прямо спросить пастора Харриса, но вряд ли это что-то даст. Как можно объяснить подобные вещи? Все равно что описывать цве­та слепому. Можно понять слова, но потаенный смысл по-преж­нему останется загадкой.

Эти мысли были странны и новы для него. До недавнего вре­мени его не одолевали такие вопросы — возможно, из-за обилия повседневных дел, — но так было, пока он не вернулся в Райтсвилл-Бич. Здесь время замедлило шаг одновременно с ритмом его жизни.

Продолжая идти по берегу, он снова раздумывал о своем судьбоносном решении испытать удачу в качестве концертиру­ющего пианиста. Правда, он всегда гадал, сможет ли добиться успеха, и чувствовал, что его время истекает. Но как случилось, что эти мысли стали со временем такими настойчивыми? Поче­му он так легко оставлял свою семью и не бывал дома месяцами? Как он мог быть таким эгоистом? Оказалось, что решение было ошибочным. Он когда-то считал, что к этому решению его под­толкнула страсть к музыке, но теперь подозревал, что всего лишь искал способы заполнить пустоту, которую иногда ощущал в душе.

И может быть, осознав это, он рано или поздно найдет ответ?.

Проснувшись, Ронни посмотрела на часы, довольная тем, что со дня приезда впервые сумела выспаться. И хотя было не слишком поздно, все же она чувствовала себя отдохнувшей. Изгостиной доносился звук работающего телевизора, и Ронни, выйдя из спальни, сразу же увидела Джону. Лежа на диване, так что голова свисала с подушки, он уставился на экран. Шея, вытянутая словно у жирафа, была усыпана крошками поп-тарта. Джо­на откусил кусочек, и еще больше крошек посыпалось на ковер и его шею.

Она не хотела спрашивать, зная, что вразумительного отве­та все равно не получит, но ничего не могла с собой поделать.

— Что ты делаешь?

— Смотрю телевизор вниз головой, — пояснил Джона. На экране мелькали кадры донельзя раздражавшего Ронни япон­ского мультика с большеглазыми героями и невразумительным содержанием.

— Почему?

— Потому что мне так хочется.

— Я снова спрашиваю: почему?

— Не знаю.

Не нужно было и спрашивать.

Она мотнула головой в сторону кухни:

— Где па?

— Не знаю.

— Не знаешь, где па?

— Я ему не нянька, — неприветливо пробурчал Джона.

— Когда он ушел?

— Не знаю.

— Он был дома, когда ты встал?

— Не-а, — буркнул Джона, не отрывая глаз от телевизора. — Мы говорили о витраже.

— А потом...

— Не знаю.

— Хочешь сказать, что он растворился в воздухе?

— Нет. Хочу сказать, что после этого пришел пастор Харрис и они вышли на крыльцо поговорить.

— Почему же ты мне этого не сказал? — прошипела Ронни, раздраженно воздев руки к небу.

— Потому что пытаюсь смотреть фильм вверх ногами. Труд­но говорить с тобой, когда кровь приливает к голове.

Ей очень хотелось съязвить так, чтобы надолго запомнил, но она не поддалась соблазну, потому что сегодня она выспалась и у нее было хорошее настроение. Потому что. А главное, потому что тоненький голосок где-то внутри шептал: «Сегодня ты, воз­можно, вернешься домой».

Больше никаких Блейз, Эшли и Маркусов. Никаких пробуж­дений ни свет ни заря.

И никаких Уиллов тоже...

При этой мысли она словно очнулась. До сих пор все каза­лось не так уж плохо. Вчера они прекрасно проводили время, пока не вмешалась Эшли. Ронни стоило бы рассказать, что имен­но ей наговорила Эшли. Следовало бы объясниться. Если бы не появление Маркуса...

Нет, она действительно хочет оказаться подальше от этого места!

Она откинула занавеску и выглянула в окно. На дорожке, ве­дущей к подъезду, стояли отец и пастор Харрис. Ронни вдруг по­няла, что не видела пастора с самого детства, но он почти не из­менился, хотя теперь опирался на трость. Зато белые волосы и брови были такими же густыми.

Ронни улыбнулась, вспомнив, как он сочувствовал им пос­ле похорон деда. Она знала, почему отец так любил его: в пасторе было нечто бесконечно доброе! А после службы он протяги­вал Ронни стакан свежего лимонада, который был слаще любойгазировки.

Они, казалось, разговаривали с кем-то стоявшим на дорожке. С кем-то невидимым...

Ронни распахнула дверь, чтобы лучше видеть. Перед открытой дверью патрульной машины стоял офицер Пит Джонсон, очевидно, собиравшийся уезжать.

Услышав мерный рокот мотора, Ронни спустилась с крыль­ца. Отец нерешительно махнул рукой. Пит захлопнул дверь ма­шины, и у Ронни упало сердце.

Когда она подошла к отцу и пастору Харрису, офицер Пит уже выезжал с дорожки, дав задний ход, и это только укрепило ее в мысли, что тот принес плохие новости.

— Проснулась? — обрадовался отец. — Я только недавно за­глядывал к тебе, но ты спала как убитая. Помнишь пастора Харриса?

Ронни протянула руку.

— Помню. Здравствуйте, рада вас видеть.

Взяв руку пастора, она заметила множество мелких шрамов, покрывавших тыльные стороны ладоней и запястья.

— Поверить невозможно, что это та самая юная леди, кото­рую я имел счастье встретить много лет назад. Теперь ты совсем взрослая и очень похожа на мать.

Ронни часто это слышала, но не знала, как реагировать. Оз­начает ли это, что она выглядит старой? Или что ма выглядит молодо? Трудно сказать, но, кажется, пастор хотел сделать ком­плимент.