— Как давно он в церкви?

— Мне кажется, что много часов. Поэтому я и вышел. Ждал его. А тут являетесь вы и начинаете обжиматься!

— Мы просто целовались.

— Вот уж нет! Вы определенно обжимались, — заявил Джона с полным убеждением.

— Ты уже ужинал? — спросила она, спеша переменить тему.

— Я ждал па.

— Хочешь, сделаю тебе пару хот-догов?

— Только с кетчупом? — уточнил он.

—  Конечно, — вздохнула она.

— Я думал, ты даже не любишь к ним прикасаться.

— Знаешь, это смешно, но последнее время я раздала выдрам столько дохлой рыбы, что от хот-дога меня больше не воротит.

— А ты приведешь меня в «Аквариум» посмотреть, как кор­мят выдр? — улыбнулся Джона.

— Если захочешь, я даже позволю тебе самому их покор­мить.

— Правда?! — взвизгнул Джона.

— Конечно, мне нужно спросить разрешение, но если они позволяют приходящим на экскурсию ученикам это делать, не вижу проблем.

Маленькое личико Джоны озарилось неподдельной ра­достью.

— Вау! Спасибо! — завопил он и, вскочив с кресла-качалки, добавил: — Кстати, ты должна мне десять баксов.

— За что это?!

— Привет! За то, что не скажу па, что вы тут с Уиллом про­делывали!

— Ты это серьезно? Хотя я собираюсь готовить тебе ужин?

— Брось! Ты работаешь, а я нищий.

— Ты, очевидно, считаешь, что я зарабатываю миллионы. Все мои деньги пойдут на оплату адвоката.

Джона обдумал сказанное:

— Как насчет пятерки?

— Пятерки? Когда я объяснила, что у меня десятки свобод­ной нет? — с деланным возмущением спросила Ронни.

— Ну хотя бы два?

— Как насчет одного?

— Заметано, — ухмыльнулся Джона.

Приготовив Джоне ужин — он просил сварить сосиски, а не разогреть в микроволновке, — Ронни пошла в церковь. Она на­ходилась недалеко, но в противоположном направлении оттого, в котором девушка привыкла гулять, и, в редких случаях прохо­дя мимо, почти ее не замечала.

Подойдя ближе, она заметила силуэт шпиля, выделявшего­ся на темном небе. Остальная часть церкви исчезла во мраке, в основном потому, что была меньше остальных домов, высив­шихся по обе ее стороны, и не имела затейливых деталей.

Пришлось подняться на дюну, чтобы добраться до автосто­янки. Здесь уже были заметны следы бурной деятельности: пе­реполненный мусорный ящик, стопка фанерных листов у двери и большой фургон строительной компании, припаркованный у входа. Передняя дверь была открыта и подперта кирпичом. От­туда лился мягкий свет, хотя остальная часть здания выглядела темной.

Ронни вошла внутрь, огляделась и поняла, что до окончания ремонта еще далеко. Пол был бетонным, одна стена выложена не до конца, никаких сидений или рядов кресел. Все покрыто толстым слоем пыли, а впереди, на месте, где, по мнению Ронни, должен был проповедовать по воскресеньям пастор Харрис, сидел отец за новым пианино, которое смотрелось здесь чужеродным предметом. Единственным источником освещения служила старая лампа, включенная в удлинитель.

Он не слышал, как она вошла, и продолжал играть, хотя Ронни не узнавала мелодию, казавшуюся почти современной в отличие от музыки, которую он обычно играл. Странно, но вещь казалась какой-то незавершенной. Па, должно быть, тоже это понимал, потому что на секунду остановился, подумал и начал с самого начала.

На этот раз она заметила почти неуловимые изменения. Уже лучше, но все же что-то не так.

Ронни вдруг почувствовала прилив гордости, потому что по- прежнему умела не только понять тонкости, но и представить возможные варианты мелодии. Когда она была младше, именно этот талант больше всего изумлял отца.

Он снова начал играть, постоянно изменяя мелодию. И, гля­дя в его лицо, она поняла, что сейчас он счастлив. Хотя музыка больше не была частью ее жизни, отец не мыслил себя без музы­ки, и ей стало стыдно за то, что отняла у него это утешение. Ог­лядываясь назад, она вспомнила, как злилась при мысли о том, что отец пытался заставить ее играть, но действительно ли он так поступал? Может, все дело в ней? Или он играл, потому что прос­то не мог без музыки?

Она не знала точно, но была тронута до глубины души тем, что он сделал. Отточенная игра и легкость, с которой отец вно­сил изменения, заставили ее понять, скольким он пожертвовал из-за ребяческих капризов дочери.

Играя, он вдруг зашелся хриплым влажным кашлем, и в гру­ди заклокотало. Приступ был таким долгим, что Ронни броси­лась к отцу.

— Па! Что с тобой?

Он поднял голову; понемногу кашель стал униматься, и к тому времени как она нагнулась над ним, он только слегка по­кашливал.

— Все в порядке, — слабо улыбнулся он. — Здесь столько пыли, и время от времени она меня донимает. Так каждый раз.

Она смотрела на него, замечая, что он немного бледен.

— Уверен, что все в порядке?

— Совершенно.

         Он похлопал ее по руке.

— Что ты здесь делаешь?

— Джона сказал мне, что ты в церкви.

— Значит, ты меня поймала?

— Да нет... па... это ведь дар, правда?

Не дождавшись ответа, Ронни показала на клавиатуру. Сей­час она вспоминала все песни, написанные вместе с отцом.

— Что ты играл? Написал новую песню?

— А, это! Вернее, пытался написать. Просто мелодия, над которой я работаю. Ничего особенного.

— А мне понравилось.

— Ничего хорошего. Не знаю, в чем тут дело. Ты могла бы... ты куда талантливее меня в композиции. А вот у меня не полу­чается. Словно я все делаю наоборот.

— Но это и правда хорошо, — настаивала она. — И более со­временно, чем ты обычно играешь.

— Заметила? — улыбнулся отец. — Но замысел был совер­шенно иной. Честно говоря, не знаю, что со мной происходит.

— Может, чаще, чем нужно, слушаешь мой айпод?

— Уверяю, что нет, — улыбнулся отец.

Ронни огляделась:

— Так когда закончат ремонт?

— Понятия не имею. Я говорил, что страховка не покрыва­ет ущерб? Вот ремонт и приостановлен.

— А что с витражом?

— Он почти готов.

Он показал на заколоченный фанерой оконный проем.

— Вот где он будет, даже если придется устанавливать его са­мому.

— Ты умеешь это делать? — ахнула Ронни.

— Пока нет.

— Но почему здесь пианино? А вдруг его украдут?

— Пианино должны были привезти после окончания ремон­та, и теперь пастор Харрис надеется пристроить его к кому-то на хранение. Но поскольку неизвестно, когда храм будет восста­новлен, это не так уж легко.

Он выглянул за дверь и, казалось, удивился, что уже ночь.

— Который час?

— Начало десятого.

— О Господи, я и не сообразил, что так поздно! Сегодня мы с Джоной решили сторожить гнездо. Нужно взять с собой еды.

— Обо всем уже позаботились.

Отец улыбнулся. Но пока собирал ноты и выключал свет, Ронни снова поразило, каким усталым и слабым он казался.

Ронни была права. Песня действительно звучит современно.

Он не лукавил, объясняя, что все начиналось иначе. В пер­вую неделю в мелодии было что-то шумановское, в течение не­скольких дней его больше вдохновлял Григ. Потом в голове зву­чал Сен-Санс. Но из всего этого ничего не вышло. У него не воз­никало того чувства, которое он испытал, набросав первые несколько нот на клочке бумаги.

Раньше он сочинял музыку, которая, как мечтал, будет вос­хищать многие поколения. На этот раз он экспериментировал. Пытался сделать так, чтобы музыка была своеобразной, а не пов­торяла великих композиторов, и был рад, что наконец доверил­ся себе. Не то чтобы что-то получилось, и неизвестно, получит­ся ли. Вполне возможно, что и нет... Но почему-то он не испы­тывал беспокойства. Ему казалось, что все идет как надо. Может, вся беда была в том, что он всю жизнь подражал великим композиторам? Исполнял музыку, написанную сотни лет назад, ис­кал Бога во время прогулок по пляжу, потому что у пастора Харриса это получалось.

Сейчас, сидя на дюне рядом с сыном и глядя в бинокль, не­смотря на то что наверняка ничего не увидит, Стив гадал, не сузил ли диапазон своих поисков, когда посчитал, что ответы имеются у других, а главное, побоялся доверять собственной интуиции. Возможно, опорой в жизни стали его наставники, и получилось так, что он боялся быть собой.