— Я видела витраж сегодня утром, он почти готов.

— Почти, — кивнул отец.

— Они уже знают, как его установить?

— Нет. Все еще ждут денег, чтобы до конца восстановить церковь. Не хотят устанавливать витраж, пока все не будет гото­во. Пастор Харрис боится, что какие-то вандалы могут швыр­нуть в него камнем. Пожар сделал его крайне осторожным.

— Возможно, на его месте я тоже была бы осторожна.

Стив вытянул ноги, но тут же поморщился и снова согнул.

— Что с тобой? — встревожилась Ронни.

— Просто много времени провожу на ногах. Джона требует, чтобы до его отъезда витраж был закончен.

— Он прекрасно провел лето.

— Ты так думаешь? — улыбнулся отец.

— Вчера он сказал, что не хочет возвращаться в Нью-Йорк. Мечтает остаться с тобой.

— Он хороший мальчик, — кивнул отец и, поколебавшись, спросил: — Скажи... а ты? Тоже хорошо провела лето?

— Очень.

— Благодаря Уиллу?

— Благодаря всему. Я рада, что мы с тобой помирились, — призналась Ронни.

— Я тоже.

— Так когда ты приедешь в Нью-Йорк?

— Пока не знаю. Как дела пойдут.

— Ты так занят? — хихикнула Ронни.

— Да нет, не очень. Но знаешь что?

— Что?

— Ты классная молодая леди. Никогда не забывай, что я очень тобой горжусь.

— Чем вызвана похвала?

— Сам не знаю. Просто последнее время я тебе этого не го­ворил.

Ронни положила голову ему на плечо.

— Ты тоже ничего, па.

— Эй! — воскликнул он, показав на гнездо. — По-моему, на­чинается.

Ронни вскочила. Как и предсказывал Уилл, Эллиот и Тодд взволнованно бегали вокруг гнезда, а толпа притихла.

Все происходило в точности как описывал Уилл, только на самом деле оказалось куда более волнующим. Ронни, подобрав­шаяся ближе, видела все: как треснуло первое яйцо, потом вто­рое, третье... яйца зашевелились, и наконец на свет появилась первая черепашка и принялась выбираться из гнезда прямо по яйцам.

Под конец стало невозможно понять, что творится, отличить одну черепашку от другой. Пять, десять, двадцать... потом мно­жество черепашек упорно стали ползти к выходу. Как спятив­ший пчелиный рой, сидевший на стероидах.

Асам вид крошечных доисторических созданий, пытавших­ся выбраться из дыры, то и дело скользивших вниз, карабкав­шихся друг на друга, пока одна наконец не выбралась на волю! За ней последовали остальные и дружным строем поползли по положенной канавке на свет фонарика, который держал Тодд, стоявший у самого прилива.

Какие они маленькие! И как же смогут выжить? Океан просто поглотит их, уничтожит! И так и случилось, когда они добрались до воды и прибой стал бросать их и швырять, а они то всплывали на поверхность, то тонули, пока не исчезли из виду!

Ронни стояла рядом с Уиллом, крепко сжимая его руку, не­вероятно счастливая, что провела столько ночей у гнезда и сыг­рала скромную роль в этом чуде рождения новой жизни. Поду­мать только: долгие недели ничего не происходило, а все, чего она так ждала, закончилось в несколько минут!

Стоя рядом с парнем, которого любила, Ронни ощущала, что до сих пор никогда и ни с кем не делила подобного вол­шебства.

Час спустя, обменявшись взволнованными восклицаниями, еще раз обсудив случившееся, Ронни и Уилл попрощались с ра­ботниками «Аквариума», расходившимися по машинам. Если не считать канавки, ничто не напоминало о случившемся. Даже скорлупа нигде не валялась. Тодд собрал ее, чтобы изучить тол­щину и проверить на наличие химикалий.

Они пошли к дому. Уилл обнял ее за плечи.

— Надеюсь, твои ожидания оправданны.

— С лихвой, — кивнула она. — Но я все время думаю о чере­пашках.

— Они в порядке.

— Не все, — возразила она.

— Не все, — согласился он. — Пока не вырастут, врагов у них предостаточно.

Несколько минут они молчали.

— Но мне все-таки грустно, — вздохнула Ронни.

— Это круговорот жизни. Помнишь?

— Не нуждаюсь в философии из «Короля льва», — шмыгну­ла носом Ронни. — Лучше бы ты мне солгал.

— Ну, в таком случае... — хмыкнул он. — Все выживут. Все пятьдесят шесть. И умрут они исключительно от старости, про­жив куда дольше своих собратьев.

— Ты правда так думаешь?

— Конечно! — заверил Уилл. — Они наши детки. Они особенные. 

Она все еще смеялась, когда на заднее крыльцо вышли отец и Джона.

— Итак, после всей этой глупой суматохи, — объявил Джо­на, — и став свидетелем всей этой истории от начала до конца, я просто обязан высказаться.

— И что ты хочешь сказать? — поинтересовался Уилл. Джона широко улыбнулся.

— Это. Было. Так. Здорово.

Ронни рассмеялась, кое-что вспомнив, но при виде озада­ченного лица Уилла пожала плечами.

— Семейная шутка, — пояснила она. И тут отец закашлял­ся. Громкий клокочущий кашель и приступ, как тогда в церкви, никак не проходил. Он кашлял и кашлял, так, что сотрясалось все тело. Схватился за перила, чтобы не упасть.

Ронни видела искаженное страхом и тревогой лицо брата. Уилл оцепенел, не в силах пошевелиться.

Отец хотел было выпрямиться. Изогнул спину, пытаясь ос­тановить приступ. Поднес ладони ко рту и кашлянул еще раз. А когда набрал в грудь воздуха, казалось, что дышит он сквозь воду. Потом снова вздохнул. И опустил руки.

В продолжение нескольких самых длинных в жизни секунд Ронни не могла двинуться. Не могла заговорить. Лицо отца было залито кровью.

Смертный приговор ему вынесли в феврале, когда он сидел в кабинете врача, всего час спустя после очередного урока музыки.

Он снова стал преподавать, когда перебрался в Райтсвилл-Бич, так и не сделав карьеру пианиста. Через несколько дней после переезда пастор Харрис, не спрашивая, привел к нему в дом многообещающую ученицу и попросил сделать ему одолжение. С его знанием человеческой души было легко понять, что Стив растерян и очень одинок. И единственный способ помочь — дать ему новую цель в жизни.

Ученицу звали Чен Ли. Родители преподавали музыку в Университете Северной Каролины, и в семнадцать лет девуш­ка обладала превосходной техникой, но не умела вложить в му­зыку собственную душу. Она была серьезной и милой, и Стив немедленно проникся к ней симпатией. Чен Ли с интересом слушала его, беспрекословно выполняя все указания, и много работала. Он ждал ее приходов и подарил на Рождество книгу о конструкции и изготовлении классических фортепьяно, то, что, как ему казалось, ей понравится. Но несмотря на радость, которую Стив испытывал, снова занявшись преподаванием, он с каждым днем все больше уставал. Уроки выматывали его, вместо того чтобы придавать энергию. Впервые в жизни он стал спать днем.

Постепенно эти часы отдыха все удлинялись, а просыпаясь, он часто корчился от боли в животе. Как-то вечером, готовя чили на ужин, он ощутил кинжальный удар боли и согнулся так рез­ко, что сковорода полетела на пол. Томаты, бобы и куски говя­дины разлетелись по всей кухне. Пытаясь отдышаться, он все яснее понимал: с ним творится что-то неладное.

Он записался на прием к доктору, потом вернулся в больни­цу сдать анализы и сделать рентген. Наблюдая, как пробирки на­полняются кровью, он вдруг вспомнил об отце и убившем его раке. И неожиданно понял, что ему скажет доктор.

Во время третьего визита он обнаружил, что был прав.

— У вас рак желудка, — бесстрастно сообщил доктор. — И судя по снимкам, он дал метастазы в легкие и поджелудочную железу.

Стив машинально отметил, что, несмотря на внешнее спо­койствие, в его голосе звучали сочувственные нотки.

— Уверен, что увас много вопросов. Но позвольте сказать, что дело плохо.

Онколог был участлив и мягок, но признался, что сделать ничего нельзя. Стив знал, что и он ждет вопросов в надежде, что это несколько облегчит ситуацию.

Когда умирал отец, Стив прочитал много специальной ли­тературы. И знал, что это такое, когда метастазы расползаются по телу, из желудка в поджелудочную и легкие. Понятно, что шансы на выздоровление равны нулю.