— Скотт мой друг, — запротестовал он. — Я... не могу прос­то так бросить его на съедение волкам.

Ронни пожала плечами. Да слышит ли он ее?!

— Как ты можешь быть настолько эгоистичен?

— Вовсе я не эгоистичен...

— Ошибаешься, ты именно таков и есть, и если не можешь этого понять, я не желаю с тобой разговаривать.

Она встала и направилась к дому.

— Уходи! Проваливай!

— Ронни! — позвал он, шагая следом.

Она резко развернулась.

— Все кончено, понятно?

— Ничего не кончено. Послушай, будь же благоразумной...

— Благоразумной?!

Она взмахнула руками.

— Хочешь, чтобы я была благоразумной? Ты ведь лгал всем, и мне тоже! Знал, что мой отец делает витраж. Стоял всю ночь рядом со мной и словом не обмолвился!

Брошенные в гневе обвинения что-то прояснили в ее голо­ве, но легче от этого не стало.

— Ты не тот, за которого я тебя принимала! Я думала, ты луч­ше, — безжалостно бросила она.

Уилл поежился, не зная, что ответить, но когда шагнул впе­ред, она попятилась.

— Уходи. Ты все равно собирался уезжать, и мы больше ни­когда не увидимся! Лету рано или поздно настает конец! Мы мо­жем разговаривать, смеяться, воображать все, что угодно, но ни­чего уже не изменить, так что давай закончим здесь и сейчас. У меня без того слишком много бед, и я просто не могу быть с че­ловеком, которому не доверяю.

В глазах блестели и переливались непролитые слезы.

— Я больше не верю тебе. Уходи.

Уилл не мог пошевелиться. Не мог говорить.

— Проваливай! — закричала она и побежала к дому.

Той ночью, последней ночью в Райтсвилл-Бич, Уилл сидел в кабинете и пытался осознать случившееся. Он поднял глаза, только когда вошел отец.

— Как ты? Что-то за ужином ты был слишком притихшим, — заметил Том.

— Все в норме, — отозвался Уилл.

Отец подошел к дивану и сел.

— Нервничаешь из-за завтрашнего отъезда?

Уилл покачал головой.

— Вещи собрал?

Уилл так же молча кивнул, чувствуя пристальный взгляд отца. Тот подался к нему.

— Что с тобой? Ты же знаешь, мне можно сказать все.

Уилл вдруг понял, что нервничает.

— Па, если бы я попросил сделать что-то очень важное для меня, что-то очень важное, ты бы сделал это? Ни о чем не спра­шивая?

Том откинулся на спинку дивана, и в наступившей тишине Уилл понял, каким будет ответ.

— Вы действительно закончили витраж? — спросил отец Джону. Ронни сидела тут же. Отец по-прежнему выглядел уста­лым, но щеки чуть порозовели, и двигался он с большей легко­стью.

— Это потрясающе, па! — воскликнул Джона. — Скорее бы ты его увидел!

— Но там оставалось еще много работы.

— Мне Ронни и Уилл помогли, — признался Джона.

— Правда?

— Пришлось их обучить. Они ничего не знали. Но не вол­нуйся, я был терпелив, даже если они делали ошибки.

— Приятно слышать, — улыбнулся па.

— Да. Я очень хороший учитель.

— О, в этом я уверен.

Джона сморщил нос:

— Как-то странно здесь пахнет, правда?

— Немного странно.

— Я тоже так думаю, — кивнул Джона и показал на телеви­зор. — Ты кино смотришь?

— Редко, — покачал головой отец.

— А это что такое?

— Капельница. В пакете лекарство.

— И тебе от него станет лучше?

— Мне уже лучше.

— Значит, скоро ты будешь дома?

— Довольно скоро.

— Сегодня? — не унимался Джона.

— Может быть, завтра. Но знаешь, чего бы я выпил?

— Что?

— Газировки. Помнишь, где кафетерий? По коридору и за углом.

— Я знаю, где это. Я уже не маленький. Что тебе принести?

— Спрайт или севен-ап.

— Только у меня денег нет.

Отец поглядел на Ронни. Она понимающе кивнула и сунула руку в задний карман джинсов.

— У меня есть.

Ронни вытащила деньги, отдала брату, и как только за ним закрылась дверь, отец обратился к ней.

— Сегодня утром звонил адвокат. Заседание суда перенесли на конец октября.

Ронни уставилась в окно.

— Мне сейчас не до этого.

— Прости, — тихо сказал отец и, помолчав, спросил: — Как держится Джона?

Ронни слегка пожала плечами.

— Растерян, напуган, не знает, что делать. Не знает, как быть.

«Совсем как я», — подумала она.

Отец знаком велел ей подойти. Она села на освободивший­ся стул Джоны. Отец дотянулся до ее руки и сжал.

— Жаль, что я свалился и пришлось ложиться в больницу. Яне хотел, чтобы ты меня видела таким.

— Никогда не смей извиняться за это! — запротестовала Ронни.

— Но...

— И никаких «но», договорились? Мне нужно было знать. Я рада, что знаю.

Отец, похоже, согласился с этим, но тут же удивил ее, спро­сив:

— Хочешь поговорить о том, что случилось между тобой и Уиллом?

— Почему ты вдруг заговорил об этом?

— Потому что знаю тебя, чувствую, когда что-то у тебя на уме, и вижу, насколько он тебе небезразличен.

Ронни выпрямилась. Ей не хотелось лгать отцу.

— Он поехал домой собирать вещи.

Отец покачал головой.

— Я никогда не говорил тебе, что мой отец блестяще играл в покер?

— Говорил. А что? Хочешь сыграть в покер?

— Нет. Просто вижу, что Уилл не так просто ушел собирать вещи. Но если не хочешь говорить об этом, не надо.

Ронни поколебалась. Она знала, что он поймет, но сама не была готова к разговору.

— Как я уже сказала, он уезжает, — пробормотала она.

Отец кивнул и немедленно сменил тему.

— Выглядишь усталой, — заметил он. — Тебе бы нужно по­ехать домой и поспать.

— Обязательно. Но пока посижу тут.

— Хорошо, — согласился отец.

Она глянула на пластиковый мешок капельницы. Джона уже спрашивал о нем, но в отличие от брата Ронни знала, что ника­кое лекарство не облегчит состояние отца.

— Очень болит? — спросила она.

Прежде чем ответить, отец помедлил:

— Нет. Не слишком.

— Но все же больно?

Отец покачал головой.

— Солнышко...

— Я хочу знать. А до того как ты попал в больницу, болело? Скажи мне правду, пожалуйста.

Отец почесал грудь.

— Да.

— И как долго?

— Я не знаю, о чем ты.

— Я хочу знать, когда начались боли.

Ронни нагнулась над отцом, почти вынуждая встретиться с ней взглядом.

Стив снова покачал головой:

— Не важно. Сейчас мне лучше. И доктора знают, чем мне помочь.

— Пожалуйста, скажи, когда начались боли, — попросила Ронни.

Он взглянул на их крепко сцепленные руки.

— Не знаю. В марте или в апреле. Но не каждый день...

— И что ты тогда делал? — настойчиво продолжала она, же­лая узнать правду.

— Ну... тогда все было не так страшно.

— Но все равно больно?

— Да.

— Что же ты делал?

— Да не помню, — запротестовал он. — Я пытался не думать об этом и сосредоточиться на других вещах.

Она ощутила, как напряглись ее плечи. Страшно подумать, что он сейчас скажет! Но ей необходимо знать.

— На чем же ты сосредоточился?

Отец свободной рукой разгладил морщинку на простыне.

— Почему это так важно для тебя?

— Хочу знать: игра на пианино — это способ сосредоточить­ся на других вещах?

Еще не договорив, она поняла, как была права.

— Я видела, как ты играл в ту ночь в церкви. У тебя тогда тоже приступ начался. А Джона сказал, что, как только привез­ли пианино, ты постоянно прокрадывался в церковь.

— Милая...

— Помнишь, ты сказал, что от игры на пианино тебе стано­вится легче?

Отец попытался кивнуть. Он знал, что за этим последует. И Ронни понимала, что отвечать ему не слишком хочется.

— Хочешь сказать, что тогда боль немного отступала? И по­жалуйста, скажи правду. Если солжешь, я сразу догадаюсь.

На этот раз Ронни с пути не собьешь.

Отец на мгновение закрыл глаза.

— Да.

— И все равно спрятал пианино за перегородкой?

— Да, — повторил он.

После этого ее самообладание, которого и так было мало, дало трещину. Нижняя челюсть задрожала, из глаз полились сле­зы. Ронни опустила голову на грудь отца и заплакала. Отец по­гладил ее по волосам.