– Что же мне делать? – спросил Демилле, с надеждой глядя на Алика.

– Ничего. Оставайся. Узнать тебя теперь невозможно. Будешь работать.

– Кем? Мы же закончили оформление.

– Будешь помогать Лидии, – спокойно сказал Алик и слегка прищурился, наблюдая, какое это произвело впечатление на собеседника.

– Официантом?! – Демилле вскочил на ноги.

– Сто пятьдесят. Больше не могу. Остальное чаевыми. Лидия одна не справляется, слишком много посетителей... – Алик будто не заметил его возмущения.

– Нет, никогда! – Евгений Викторович нервно заходил по Бродвею.

– Зря. Такой работы нигде не найдешь. Без паспорта, в розыске... Зря, – вздохнул Алик.

– Я подумаю... – Демилле снова уселся за столик.

– Подумай, – кивнул Алик.

Демилле закурил. Помолчали. Алик с наслаждением осматривал зал.

– А тебе не жалко денег – всем платить? – спросил Демилле с ехидцей.

– Деньгам оборот нужен.

– Не боишься?

– Чего? – Алик улыбнулся в высшей степени безмятежно.

– Прокуратуры, – резко сказал Демилле.

– Думаешь, жулик, да? – улыбка Алика стала печальной. – А ты подумал – на фига мне это нужно? – он обвел рукой помещение. – Я без этого свою тысячу в месяц имел, ни с кем не делился. Мне дело нужно, без дела не могу, пропадаю... Чтобы по высшему классу. Фирма. Не хуже, чем на Западе, понял? Что мы, не можем? За страну обидно.

Алик, и вправду, обиженно засопел, стал похож на ребенка с большой круглой головой.

– Я же тебя не обвиняю, – мягко сказал Демилле.

– Обвиняешь. Но я не обижаюсь. Как раньше было, уже прошло. Так уже не будет. Обществом движут деньги, а не идеи. Попробовали идеями двигать – жрать стало нечего. Я делец, да. Только лучше, если больше дельцов. Делец – от слова «дело».

– Значит, идеи уже не нужны?

– Почему не нужны? Нужны. На своем месте. Идеи нужны, творцы нужны. А толпе нужно хлеба и зрелищ. Как в Риме. У меня профессия – обеспечивать им зрелища. А ты двигай идеи. Я тебе не мешаю, но и ты мне не мешай...

– А ты философ... – улыбнулся Демилле.

– Почему нет? Философский кончал, – улыбнулся Алик.

Спал Демилле в кладовке. Снился ему белый пароход в синем море, который летел над волнами, не касаясь их килем и опасно лавируя между скалами, живописно торчавшими из воды.

Сентябрь подполз в дождевых тучах и пролился на город мелкими тягостными дождями, вызывающими тоску и уныние. Первый школьный звонок глухо прозвенел в сыром воздухе, отдаваясь печалью. Черные зонты укрыли нарядную толпу детей и родителей перед школой.

Григорий Степанович тоже стоял под зонтом рядом с Ириной, а неподалеку, в низеньком строю первоклашек, с букетом гладиолусов в руках стоял Егорка, обернутый в прозрачную полиэтиленовую пленку с каплями на ней. За спиною у него висел новенький ранец, подаренный генералом.

Григорию Степановичу стоило большого труда уговорить Ирину принять подарок. После переезда с дачи Ирина отдалилась, как бы напоминая генералу, что они находятся в добрых отношениях, но не более. Егорка все чаще вспоминал отца, в особенности, когда шли приготовления к школе. «Почему он не едет из командировки? Он знает, что я пойду в школу? Знает?» Григорий Степанович пытался развлечь мальчика по телефону, но Ирина не давала вести долгих разговоров, все время торопила куда-то: то в парикмахерскую, то в поликлинику, то в магазин за тетрадками.

Григорий Степанович знал от Рыскаля о розысках Демилле и в глубине души надеялся на их неуспех. Последнее могло означать лишь смерть разыскиваемого, но генерал не терзался угрызениями совести, поскольку Демилле не существовал для него в качестве живого человека, был неким отрицательным полюсом, притягивавшим к себе Ирину. После дачного объяснения Григорий Степанович уже не лелеял мечту о браке, вернее, упрятал так далеко, что не решался обнаруживать. Однако он не видел препятствий к тому, чтобы остаться для Ирины старшим другом... А там посмотрим. Лишь бы не появился этот прохвост!

Генерал осторожно расспросил Рыскаля о подробностях, и майор с неохотой признался, что есть сведения: Демилле побывал у брата, звонил матери и снова как в воду канул. Говорят, выглядит преотлично. Скрывается... Григорий Степанович виду не подал, только сердце сжалось, пришлось принять нитроглицерин.

В первые же дни учебного года генерал предложил Ирине помощь: пусть Егор приходит после школы к нему, зачем ему сидеть на продленке? Брался даже кормить обедом. Ирина мягко отклонила предложение. Тогда Григорий Степанович, испытывая неудобство, попросил дочь следить в школе за Егором, оказывать мальчику внимание. Маша пожала плечами, но согласилась.

Душа требовала заботы, но забота отвергалась. Остались лишь общественные дела, которым и предался Григорий Степанович: хождения на прием к депутату (Рыскаль попросил генерала добиться разрешения о передаче одной из пустующих квартир в первом этаже под подростковый клуб); улаживание конфликтной ситуации между больницей водников и кооператорами по поводу музыки, доносящейся из раскрытых окон и мешающей покою больных; сочинение статей в газету «Воздухоплаватель».

Григорий Степанович зашел в штаб с очередной заметкой о преимуществах социалистического общежития, когда там, кроме майора Рыскаля, находился незнакомый мужчина высокого роста, с крепкими жилистыми руками и суровым лицом, изборожденным морщинами. На вид ему было лет за пятьдесят.

– Присаживайтесь, Григорий Степанович, – указал на стул Рыскаль. – Тут у нас интересный разговор с товарищем Спиридоновым.

Мужчина поднялся, пожал руку генералу:

– Спиридонов.

– Николаи, – кивнул Григорий Степанович.

Он уселся на стул, Спиридонов тоже занял свое место.

– Видите ли, Игорь Сергеевич, из истории нельзя произвольно вычеркивать страницы, которые нам не нравятся. Мы проходим историю русского освободительного движения, начиная с декабристов. Восстание на Сенатской, казнь петрашевцев, покушение Каракозова, процесс «ста девяноста трех», где выступал Ипполит Мышкин... Недавно посвятили занятие выстрелу Веры Засулич и суду над нею. Я провожу их сквозь все этапы, объясняю тенденции и ошибки. Скоро мы дойдем до «Союза борьбы», далее Девятое января... Событий хватает!

Григорий Степанович слушал, не понимая.

– И Зимний будете брать? – спросил Рыскаль озабоченно.

– Непременно.

– Ну, а зачем вам это? – спросил Рыскаль.

– На словах не доходит. Обкормились словами, – объяснил Спиридонов.

– Кого же вы готовите? Историков?

– Честных граждан своей страны. Патриотов, – отчеканил Спиридонов.

– Понимаете, Григорий Степанович, товарищ Спиридонов будет вести в нашем подростковом клубе исторический кружок, – объяснил майор. – Въехал в наш дом по обмену.

– Любопытно, – кивнул генерал.

– Если хотите, я стараюсь воспитать следующее поколение русских революционеров, – спокойно сказал Спиридонов.

В штабе повисла пауза.

– Эк вы хватили... – майор погладил «воронье крыло».

– Не пугайтесь. Революции бывают без крови. Но без идеи революции не бывает. Первые три поколения мы знаем из работ Владимира Ильича. Но на этом они не кончились. Было поколение русских революционеров, истребленное в лагерях в тридцатые годы. Было поколение, взявшее на себя тяжесть войны. Тоже русские революционеры, не удивляйтесь. Они социализм защищали... Сейчас есть потребность в новом поколении – чистом, честном, трезвом. Его надо подготовить к борьбе...

– С кем же? – спросил Григорий Степанович.

– С демагогами. С карьеристами. С циниками. С националистами всех мастей. С хамами... Иными словами, с непрерывно возрождающейся, как говорил Ленин, мелкобуржуазной стихией. Я так понимаю, что вы ее на своем горбу чувствуете, гражданин майор, – сказал Спиридонов.

– Товарищ майор, – поправил Рыскаль.

– Простите, лагерная привычка, – улыбнулся в первый раз Спиридонов.