Егор пожал плечами.

– А вы скоро? – спросил он.

– Скоро, – сказал генерал.

– Ну, ладно...

– Вот и молодец. Вечером мы тебя поощрим боевыми стрельбами.

– Это как? – у Егорки загорелись глаза.

– Увидишь.

Николаи взял Егорку за руку и повел на детскую площадку. Ирина не противилась. Все происходило как-то помимо нее. Привычка решать самой свои дела, выработанная годами жизни с Евгением Викторовичем, вдруг пропала куда-то, будто растворилась в обволакивающем голосе старого генерала. Лишь ум вяло сопротивлялся: «Почему он решает? Почему „мы“? На каком основании?»

Но она чувствовала, что слова генерала ей не в тягость. Вот уж не ожидала найти в себе покорность – с Женей же все наперекор, во всех мелочах, прежде всего в мелочах... И что самое удивительное – ей эта покорность нравилась.

На детской площадке сидели мамы с колясками, резвились пацаны. Генерал пристроил Егорку в футбольную команду – его послушались, Егор был принят – и, взяв Ирину под руку, повел к школе.

Шли они неторопливо; их обгоняли кооператоры, спешившие на собрание. Бодрой рысью промчались Светики, разом оглянулись на Ирину с генералом, и ошеломляющая догадка озарила их лица. Конечно, в такой ситуации Светики не могли рассказать Ирине о встрече с ее мужем, но и в любой другой ситуации они хранили бы молчание.

Обогнала их и чета Вероятновых. Инженер Вероятнов сжимал в кармане текст своего выступления на собрании, волновался, посему не обратил внимания на странную пару, зато жена обратила и, толкнув локтем супруга, прошептала:

– Ирина-то с кем! Смотри!.. Она что – с Демилле развелась? Ну, дела!

В коридорах школы была воскресная тишина. Ирина и Григорий Степанович поднялись на четвертый этаж и прошли к дверям актового зала. Слева и справа со стен смотрели на них портреты; Ирина заметила, что среди них нет привычных лиц великих писателей – фотографии явно любительские, но увеличенные; на них запечатлены были люди в военной форме.

– Кто это? – спросила Ирина.

– Почетные пионеры здешней дружины, – ответил он.

Вдруг Ирина увидела на портрете знакомое лицо. Она приостановилась от неожиданности, ибо лицо это – она могла поклясться – было чрезвычайно ей знакомо, но где и когда она встречала его?.. С фотографии смотрел молодой бравый капитан с круглой лысой головой и улыбающимися глазами. Фуражку он держал в руке, а ногой оперся на лафет небольшой приземистой пушки с длинным стволом.

На гимнастерке капитана блестела Звезда Героя.

Ирина перевела взгляд на генерала, будто желая справиться о незнакомом капитане, и вдруг увидела перед собою то же самое улыбающееся лицо, только в морщинах. Лишь глаза блестели так же молодо, как на фотографии.

– Вы?.. – еле слышно выдохнула она.

– Я, Ирина Михайловна. Я... – развел руками Николаи. – А что делать?

Ирина подошла ближе и разглядела под портретом сделанную на машинке подпись: «Герой Советского Союза Григорий Степанович Николаи».

– Пойдемте, пойдемте, Ирина Михайловна, – заторопился Николаи. – Ничего интересного...

– Так вы Герой... – задумчиво произнесла Ирина, не отрывая взгляд от фотографии.

– Ну, какой я герой! Помилуйте! Посмотрите на меня, – рассмеялся Григорий Степанович.

Ирина повернулась и пошла к залу, в двери которого втекала струйка притихших кооператоров.

На сцене актового зала стоял стол, покрытый красным куском материи для транспарантов. За столом сидели трое: румяный толстощекий полковник милиции с орденскими планками на кителе, худощавый человек в сером костюме без каких-либо значков, с черными глазами и спадавшей на лоб косой прядью, напоминавшей воронье крыло; третьего Ирина Михайловна хорошо знала – это был ее сосед, председатель Правления кооператива Василий Тихонович Вероятнов.

Ирина и Николаи уселись в задних рядах у прохода. Генерал принялся с любопытством оглядывать публику. Над залом стояло равномерное жужжание голосов.

Прямо перед Ириной уселась незнакомая женщина в панбархатном платье. Полные плечи, распиравшие панбархат, часто вздымались от шумных вздохов, которые женщина издавала. Ирине показалось, что этими вздохами женщина желает привлечь к себе внимание.

Между тем Вероятнов, пошептавшись о чем-то со своими соседями по президиуму, встал и открыл собрание. Он предоставил слово полковнику милиции Федору Ивановичу Коломийцеву.

Зал притих.

– Вы уже знаете, товарищи, что прошлой ночью случился... случилось че-пэ, скажем так, – начал Коломийцев, выйдя из-за стола президиума к краю сцены.

Держался он уверенно, чуть ли не весело. Слегка улыбался, отчего упомянутое ЧП приобретало не совсем серьезный характер.

– Как мы на это дело смотрим?.. Мы смотрим так, что ничего невероятного не произошло. Вы столкнулись с редким явлением природы, верно? Но все живы-здоровы, разрушений нет, чего, как говорится, и другим желаем!

Коломийцев не удержался и подмигнул залу. Кое-где заулыбались.

– Какова моя задача? Моя задача, так сказать, чисто научная. Мы ведем большую работу по выяснению причин происшествия, нам уже многое известно...

При этих словах сидевшая впереди женщина издала вздох такой выразительности, что кооператоры в радиусе нескольких метров оборотились к ней.

– Валентин! – глухо прошептала Завадовская (это была, конечно, она), прикрывая ладонями лицо.

– ...Но работа еще предстоит большая, нам не все до конца ясно. Наверное, вы знаете, что современная наука достигла огромных успехов. Но не все, товарищи, ей известно. Не все тайны раскрыты...

Полковник намеренно уводил разговор от конкретных фактов, в то время как многие из кооператоров еще томились в неведении относительно всего происшедшего. Легко понять: почти все спали той ужасной ночью, в суматохе регистрации и последующих суток ничего достоверного узнать не удалось, да вот и сейчас официальное лицо начинает распространяться о какой-то науке!

Коломийцев был прерван возгласом:

– Товарищ полковник! А все-таки – как мы здесь оказались?

– Очень просто, товарищи! – бодро начал Коломийцев, но осекся. По сути-то он был прав – дом оказался на Безымянной наиболее простым способом из мыслимых. Но честно сказать об этом массам полковник считал недопустимым.

– Вот, например, в Техасе... в одна тысяча девятьсот двенадцатом году... – полковник достал из кармана записную книжку, взглянул в нее, уточняя дату – ...смерч, или по-американски торнадо, поднял в воздух живую корову и перебросил ее за несколько километров от фермы, не повредив...

– Значит, был смерч? – крикнул тот же голос.

– Смерча не было, товарищи. Смерчей у нас не бывает.

– А что? – не унимался голос.

Полковник подошел еще ближе к краю сцены, стараясь отыскать глазами вопрошавшего. Ему это не удалось. Тогда Коломийцев сделал короткий взмах рукою – мол, была не была! – и, понизив голос, сказал:

– Ваш дом подвергся действию телекинеза.

Зал загудел, а Клара Семеновна издала короткий и пронзительный стон, после чего ее плечи обмякли.

– Что с вами? – наклонился к ней генерал.

Завадовская бессильно покачала головой.

А по залу гуляло: телекинез... теле... кино... текеле... келез. Не все кооператоры понимали значение слова – тут и телевидение, и кино... При чем здесь кино?

Федор Иванович сжал губы, давая понять, что распространяться на тему телекинеза не имеет права. Гул нарастал, то там, то тут слышались выкрики:

– Как это? Объясните!

– Кто это сделал?

– Кто двигал?! Зачем?!

– Это не телекинез, а нуль-транспортировка! – выкрикнул юный голос, по-видимому, любителя фантастики, но ему не вняли. Нуль-транспортировка была явлением еще более темным, чем телекинез.

Внезапно Клару Семеновну Завадовскую сорвало со стула, будто она сама подверглась действию телекинеза, и кооператорша панбархатной молнией метнулась по проходу к сцене.