Файнштейн подчеркнуто официально зачитал итоги и повернулся к Рыскалю.

– Поздравляю вас, Игорь Сергеевич...

Майор отвернулся к углу, где стоял несгораемый шкаф. Члены Правления услышали странные звуки, похожие на кашель.

– Народ – он знает... – удовлетворенно проговорила Вера.

Минута слабости длилась недолго. Игорь Сергеевич обернулся к столу, где высоким ворохом навалены были мятые бюллетени, и, оперевшись костяшками пальцев на край, сказал:

– Благодарю за доверие. Заседание Правления назначаю на завтра, в девятнадцать ноль-ноль.

Таким образом в нашем кооперативе произошла смена власти с военной на гражданскую при том, что власть не изменилась.

Не успели члены Правления осознать происшедшее, как на пороге штаба показалась взлохмаченная старуха с блуждающими глазами. Это была соседка Ментихиных – Сарра Моисеевна.

– Товарищи, у моего соседа притон... – скорбно сообщила она. – Ви не поверите, но каждую ночь после двенадцати там собирается компания.

– Что за квартира? – спросил Рыскаль.

– Ви не поверите, но это квартира нашего уважаемого писателя, – сказала старуха.

Рыскаль нахмурился.

– Там ведь этот сейчас... родственник из Житомира. Пошли! – кивнул он мужчинам – Серенкову и Файнштейну.

В распахнутом дождевике он поспешил к четвертому подъезду. За ним браво шагали смертельные враги, а сзади ковыляла старушка-доносительница.

Рыскаль оставил сопровождающих у лифта и, подойдя к двери, прислушался. В квартире было тихо. Игорь Сергеевич несмело позвонил.

Ему открыл Лаврентий Родионович. Был он в белоснежном парике с буклями, парчовом камзоле, панталонах с застежками ниже колен и в изящных золоченых туфлях.

Майор окаменел.

– Лаврентий Родионович... Вы?

– Я, – кивнул тот, нимало не смущаясь.

– Простите, что я так поздно...

– Да, я ждал другого гостя, – подтвердил милорд.

– У вас прием? – майор насторожился.

– Ну, если хотите, можно назвать это так... Пожалуйста, – милорд жестом пригласил Игоря Сергеевича в комнату.

Майор вошел и остановился в дверях. Перед ним в комнате за круглым дубовым столом с бронзовым канделябром о семи свечах сидела компания из четырех человек. Блистали гранями тяжелые хрустальные бокалы с шампанским; бутылка темного стекла отбрасывала длинную тень по столу, рядом лежала пузатенькая разбухшая пробка – настоящая, из пробкового дерева. При виде майора сидящие за столом полуобернулись к нему, едва заметно изменив позы. Тени их на стенах и стеллажах замерли в четком графическом рисунке, будто наведенные углем. Более всего смутила майора нездешняя изысканность поз, на одежду он поначалу не обратил внимания. Спокойствие, достоинство, благородство читались в их осанках, в их точеных профилях на обоях. Другими словами, вид их никак не напоминал ни одно из застолий, с которым пришлось майору повстречаться на своем веку.

– Господа, разрешите представить. Игорь Сергеевич Рыскаль, комендант дома, в стенах которого мы имеем честь пребывать, – с легким полупоклоном в сторону Рыскаля произнес Лаврентий Родионович.

Рыскаль подобрался; ему вдруг неудержимо захотелось стать во фрунт, говоря по-старинному.

Он несмело обвел взглядом общество, на что собравшиеся отвечали ему сдержанными кивками, и отметил, наконец, что гости Лаврентия Родионовича одеты под стать хозяину. Один был в таких же буклях и зеленом камзоле, другой – в сюртуке со стоячим воротником и небрежно завязанным черным бантом, третий в тройке из серой мягкой шерсти и при галстуке с рубиновой булавкой, четвертый – во фраке. Лицо этого четвертого показалось майору мучительно знакомым, он готов был поклясться, что где-то видел это некрасивое смуглое лицо, обрамленное курчавыми черными бакенбардами, тонкий нос с чуткими крыльями ноздрей, чуть припухлые губы и неожиданно голубые глаза.

– Игорь Сергеевич, чему, так сказать, обязаны? – мягко спросил хозяин.

– Нет... все в порядке... простите, – пробормотал майор, пятясь назад в прихожую.

И вдруг господин во фраке прыснул, в глазах его блеснули чертики, и он заразительно захохотал, запрокинув голову. Гости поддержали его веселым смехом, да и сам майор, растерянно улыбнувшись, неловко, отрывисто засмеялся.

– Извините. Ошибочка, – поклонился он, направляясь к дверям.

Лаврентий Родионович, не переставая посмеиваться, вышел за ним в прихожую.

– И все же, что случилось? – доверительно наклонился он к майору.

– С алкоголиками... боремся, – майор не мог справиться со смехом. – На вас... заявление...

– Прелестный анекдот! – вскричал милорд. – Мои друзья посмеются от души. Но мы не алкоголики, уверяю вас, хотя и отдаем дань Бахусу. Не волнуйтесь, мои друзья здесь только до полуночи по Гринвичу.

– Гринвичу? – майор посерьезнел.

– Заходите, Игорь Сергеевич, всегда рад! – напутствовал его милорд.

Майор, несколько ошеломленный случившимся, вернулся к своим попутчикам.

– Ви все узнали? Таки они пьют? – вынырнула из-за спины Файнштейна старуха.

– Им можно, – хмуро ответил майор. – По Гринвичу, – загадочно добавил он и пошел к лифту, оставив старуху и членов Правления в полнейшем недоумении. Поздно ночью, затворившись один в штабе, Рыскаль вынул из письменного стола ученическую тетрадку, в которую намеревался занести отчет о сегодняшнем референдуме и несколько мыслей на дальнейшее. Он положил тетрадку перед собой, взглянул на нее и... обмер. С обложки глядело на него лицо господина с бакенбардами, который так заразительно смеялся полчаса назад в квартире Лаврентия Родионовича.

Часы перед приходом Али всегда тянулись томительно. Я часто подходил к окну и упирался взглядом в кирпичную кладку, будто хотел разглядеть за нею спешащую с дежурства Алю в вельветовых брючках и светлой, будто надутой воздухом куртке. Из чайника, поставленного на газовую плиту, вырывалась струя пара, но я не замечал этого, прислушиваясь к шагам на лестничной площадке и ожидая звонка в дверь.

Наконец, она приходила – с влажными волосами, когда шел дождь, – и мне всякий раз хотелось поцеловать ее в мокрую холодную щеку. Я начинал хлопотать, готовил чаепитие, расспрашивал ее – кто сегодня родился, сколько мальчиков и девочек, и печалился вместе с нею, когда слышал, что какая-то молодая мать опять отказалась от ребенка. В эти дни Аля была сумрачна и резка.

Потихоньку она оттаивала и начинала рассматривать мою работу. Потом мы освобождали стол от чашек, застилали газетами и начинали трудиться. По ходу дела я часто рассказывал Але о своем первоначальном замысле, фантазировал, показывая ей башенки и переходы дворца, вспоминал – кем я собирался заселить его и какой быт должен был установиться в этом восхитительном доме.

Всякий раз при этом я вспоминал о своем, улетевшем, поиски которого решил твердо возобновить, лишь только утихнут страсти вокруг моей фамилии и милиция перестанет мною интересоваться. Остро скучал по Егорке. Будущее представлялось достаточно туманным; временами я мечтал о том, чтобы уехать в другой город и начать там новую жизнь под новым именем. Но как только я начинал размышлять о том, каким же образом мне обзавестись паспортом и работой, как впадал в отчаяние. Я готов был выйти из подполья и сдаться властям, но удерживал страх.

Николай Иванович тоже был озабочен моей персоной.

– А почему вы не сказали, что вас разыскивает милиция? – однажды спросил он.

Я вздрогнул от неожиданности, метнув испуганный взгляд на моего благодетеля. А он продолжал:

– Вы знаете, почему вас разыскивают?

Пришлось рассказать о летней истории с Аркадием, его самоубийстве и сомнительных связях.

– Клянусь, я ни в чем не виноват, – я прижал руки к груди.

– Вас разыскивает через милицию ваша жена Ирина Михайловна, – отчеканил он.

Это был новый удар.

– Откуда... вы знаете? – побледнев, пролепетал я.

– Это неважно.

– А где... она?