Мы плюхнулись на заднее сиденье. Петр оглянулся и приник лбом к стеклу. За отъезжавшим трамваем бежал человек средних лет в теплой куртке на «молнии». Петр показал ему язык.
– Отцепили, – сказал он.
К удивлению своему, я заметил, что мною овладевает некая конспиративная нервозность. Я чувствовал опасность, я озирался. Все вокруг стало казаться подозрительным.
Внезапно Петр сжался, надвинул на глаза шляпу.
– Спрячьте лицо, – шепнул он.
Я послушно надвинул капюшон на глаза. Петр кивнул на женщину – одну из немногих пассажиров вагона. Она сидела впереди спиною к нам.
– Из охранки, – еле слышно, одними губами прошептал мой провожатый.
Трамвай подошел к остановке на углу улицы Петра Лаврова. Я дернулся к двери, но Петр схватил меня за руку и прижал ее к себе. Я повиновался. С бьющимся сердцем в груди я едва дождался следующей остановки за мостом. Там женщина сошла, мельком взглянув на нас. Мы оба инстинктивно опустили головы чуть не до колен.
Петр разрешил выйти лишь на следующей остановке, и обратно мы воротились через мост пешком. Черная вода Невы глотала крупные хлопья снега. Мост был абсолютно пуст; на чугунных перилах лежал тяжелый снежный вал, отделявший нас от страшного пространства за ним, где кружились в пустоте белые хлопья, затягиваемые в реку.
Меня колотила дрожь. Ноги оледенели.
Мы дошли до угла бывшей Фурштадтской. Здание на углу было опоясано деревянным забором, окна зияли дырами разбитых стекол. Судя по всему, дом был на капитальном ремонте.
Мой провожатый нашел в заборе дыру и, осмотревшись, юркнул в нее. Мне пришлось последовать за ним. Мы миновали мрачную замусоренную подворотню и оказались во внутреннем дворе, заваленном ржавыми трубами, битым кирпичом, поломанной мебелью. Окна с выломанными рамами, смотревшие во двор, дополняли зловещую картину.
К одному из парадных тянулась тропка свежих следов. Я взглянул вверх. В окне второго этажа, на подоконнике, стояла буква «Т» из двух красных кирпичей. Мы с Петром вошли в парадное.
Здесь было еще гаже. В нос ударил запах нечистот, на лестнице валялся полуразложившийся труп кошки. Двери квартир были выдраны с коробками; осыпавшаяся штукатурка толстым слоем покрывала полы; обнажилась кирпичная кладка стен. В доме было тихо. Непонятное чувство страха, смешанного с брезгливостью, овладело мною.
Мы поднялись на третий этаж. В комнате с продранными и сорванными со стен обоями на поломанных табуретках и ящиках сидели Николай Иванович и подростки, Али среди них не было. Николай Иванович взглянул на часы, молча кивнул нам.
Петр удалился в глубь разрушенной квартиры и принес два старых стула, оба о трех ножках. Мы кое-как уселись на них.
Минут пять прошло в полном молчании. Я исподтишка разглядывал лица юношей. Все заметно волновались: резче обозначились скулы, нахмурились брови, глаза потемнели.
Наконец внизу послышались легкие шаги, и через несколько мгновений в разрушенную комнату вошла Аля. Меня поразил ее облик: лицо осунулось, щеки пылали нездоровым румянцем, под глазами обозначились тени. От Али исходили токи решимости.
– Я принесла заряды, – сказала она.
– Раздай, – распорядился Николай Иванович.
Она открыла сумочку и вынула оттуда три серых теннисных мячика. Никто не улыбнулся. Аля отдала их Петру и обоим братьям.
Николай Иванович встал, вслед за ним и мы все. Он оглядел собравшихся, вынул из кармана сложенный вчетверо лист бумаги и не спеша развернул.
– Приговор Исполнительного комитета партии «Народная воля», – начал читать он.
Тут только я понял – в какой игре участвую. Кружок Николая Ивановича, по всему судя, проводил экскурсию-инсценировку казни Александра Второго. Аля исполняла роль Софьи Перовской, остальные были метальщиками. Серьезность, с какою подростки относились к игре, показывала, что они не шутя вошли в роли народовольцев.
Николай Иванович зачитал приговор, после чего Аля ровным, бесстрастным голосом изложила план покушения. Метальщики с зарядами должны были рассредоточиться по углам Малой Садовой, где приготовлен подкоп с минным устройством, ведущий к середине проезжей части из сырной лавки супругов Кобызевых, под чьими документами скрываются члены ИК Якимова и Богданович. Лишь только экипаж императора, следуя на разъезд войск в Михайловский манеж, достигнет места подкопа, мина будет взорвана, а подоспевшие метальщики довершат дело бомбами. Аля сказала, что недостающие заряды она принесет через час от Кибальчича.
Не скрою, игра показалась мне несколько сомнительной, но захватывающее внимание, с каким подростки слушали Алю, делало инсценировку почти реальной.
Выслушав наставление, метальщики принялись по одному покидать разрушенный дом. Последними вышли мы с Николаем Ивановичем и его дочерью.
– Забавная игра, – усмехнулся я, пытаясь освободить себя от напряжения. Но не вышло – смешок получился нервным.
На углу Литейного Аля покинула нас, растворившись в толпе по всем правилам конспирации. Мы с Николаем Ивановичем пошли пешком по направлению к Зимнему стадиону. Вагоновожатый молчал.
Метальщики начали попадаться нам на углу Малой Садовой и бывшей Итальянской. Они прогуливались с явно конспиративным видом, что бросалось в глаза, так что я побоялся, как бы они не стали объектом внимания милиции. Мы дошли до Невского. Здесь дежурили братья Али. Они приветствовали нас легкими кивками.
И снова меня охватило волнение. Мне казалось, что подростки-метальщики слишком заметны в воскресной толпе, фланирующей по Невскому. От них исходили волны опасности, желание взорвать эту беспечную мелкобуржуазную массу, затопившую центральные улицы города. Похожие на «хиппи» мальчики торчали из толпы, как занозы, а на глубине полутора метров под землей таилась бочка с динамитом.
Николай Иванович куда-то пропал. Я купил газету и встал на углу за киоском «Союзпечати», делая вид, что изучаю новости. Буквы прыгали перед глазами, я с минуты на минуту ожидал взрыва.
Как вдруг быстрая тень прошелестела мимо, дернув меня за рукав. Я разглядел под вуалью темные Алины глаза, горевшие лихорадочным блеском.
Быстрым шагом, на расстоянии трех метров друг от друга, будто связанные невидимой нитью, мы проследовали в молочное кафе неподалеку. Там уже находились Николай Иванович и все метальщики, сгрудившиеся за столиком с булочками и кофе.
– Царь изменил маршрут. Он боится, – проговорила Аля. – Карета проследовала по Екатерининскому и Итальянской. Обратно он поедет тем же путем. Вот план расстановки, – она выложила на стол почтовый конверт, на оборотной стороне которого была нарисована схема улиц и крестики, обозначающие места метальщиков. Подростки склонились над схемой.
– Я дам знак платком, – сказала Аля.
И снова юноши тихо и бесшумно исчезли. На столике остался недопитый кофе.
– Хотите быть метальщиком? – Аля вынула из сумочки мячик, протянула мне.
Я неуверенно пожал плечами.
– Боитесь? – выдохнула она, сверля меня жгучими глазами.
– Почему боюсь? – передернулся я.
Я сунул мячик в карман, посмотрел на схеме свое место. Оно было неподалеку от Спаса-на-Крови.
Николай Иванович хладнокровно пил кофе.
– Удачи вам! – шепнула Аля, поднимаясь.
– С Богом! – сказал Николай Иванович. – После исполнения приговора собираемся на конспиративной явке. Угол Малого проспекта Петроградской стороны и Широкой улицы.
– Где это? – спросил я.
– Угол Ленина и Щорса.
В одиночестве я дошел до Екатерининского канала и повернул направо, к Конюшенной площади. Храм Спаса-на-Крови, заштрихованный летящими хлопьями снега, завершал перспективу канала. Я не чувствовал собственных ног, меня била крупная дрожь. Кроссовки совершенно размокли и чавкали при каждом шаге.
Слева, за каналом, я увидел Алю. Она стояла на продолжении линии Итальянской улицы и всматривалась в даль. Метальщики прогуливались по эту сторону, то и дело оглядываясь на фигурку Али. Я вытащил мячик из бокового кармана и спрятал его за пазуху. Мимо меня прошел Петр в надвинутой на очки шляпе. Я взглянул на Алю. Она вытянулась как струнка, не сводя глаз с какой-то точки вдали. Потом она выхватила из сумки белый платок и взмахнула им в воздухе.
