На сцену ринулись еще несколько ораторов – в основном женщины. Они высказывались одна за другой, однако принципиально ничего нового предложить не сумели. Возникла масса мелких проблем: как быть со школой – переводить детей или ездить на Гражданку? – с детскими садами, с поликлиникой, с родственниками, с работой, наконец... Ворох вопросов. Файнштейн, сидевший в первом ряду, на все вопросы подсказывал один ответ:
– Переезжать!
Кое-кто призывал потерпеть, но таких было немного, их предложения тонули в осуждающих возгласах:
– Сами терпите!
– Вы на каком этаже живете?!
– Давайте с вами меняться: вы поедете на первый, а я на восьмой!
На сцену медленно поднялась женщина средних лет с припухшими веками и свисающей сбоку длинной прядью волос, в поношенном демисезонном пальто. Остановившись на краю сцены, она обвела зал презрительным взглядом.
Это была хозяйка квартиры 116 – та, которая выкидывала с балкона бутылки, а утром кричала: «Допились! Допились!».
– Эх, вы! – наконец выдохнула она.
– Гражданка, ваша фамилия? – перебил ее Вероятнов.
– Вера Малинина, сто шестнадцатая квартира. А что?.. – полуобернулась она к столу.
– Ничего, – Вероятнов занес выступающую в тетрадку.
– Вот вы тут развели антимонии. Как получилось? Что делать? Как жить?.. – с некоторым усилием выговаривала слова Малинина, но именно эта затрудненность речи заставила кооператоров притихнуть и обратить на женщину внимание. Что-то в ней было надломленное, больное.
– А спросил хоть кто – почему?.. Почему мы? Почему нас?.. За что?.. Э-э... – она поднесла указательный палец к носу и слегка поводила им взад-вперед. – Потому что есть за что... Я в школе председателем совета дружины была. В сельской. Ну, в поселковой, значит. Потом в торговлю подалась. Потом села... Сейчас год не работаю... Так вот. Я знаю – почему... Это неспроста. Так нельзя жить, как мы живем.
– Вы за других не расписывайтесь! – крикнули из зала.
– Думаете – вы лучше? Это нам всем такое предупреждение дано. Не зарывайтесь, мол, милые... Опомнитесь. А вы: горисполком!
Малинина посмотрела вниз, на сидящего прямо под нею Файнштейна.
– Ну, дадут вам квартиру. Что делать-то с нею будете?
– Жить! – вызывающе сказал Файнштейн.
– А как жить? Как?.. Зачем?.. – Малинина махнула рукой и, нетвердо ступая, начала спускаться вниз по ступенькам. Теперь стало заметно, что она слегка пьяна. Кто-то в зале хихикнул. Рыскаль что-то записал в блокнот.
– А молодец баба, – наклонился Григорий Степанович к уху Ирины. – Взяла быка за рога. Даром, что пьяненькая.
Возникшую в зале подавленность попытался ликвидировать Вероятнов, который наконец-таки извлек на свет Божий измятую бумажку с текстом своего выступления и, расправив ее в ладони, принялся читать. Несмотря на то, что текст был тщательно продуман Василием Тихоновичем и занесен на бумагу, а может быть, именно поэтому он не содержал решительно никаких оригинальных мыслей. Сославшись в первом абзаце на последние решения пленума (кстати, по сельскому хозяйству), он во втором абзаце отметил определенные достижения Правления кооператива под его руководством, но в третьем абзаце перешел к недостаткам, одним из которых и являлся незапланированный перелет дома на Петроградскую. Этот факт в изложении Вероятнова никак не выбивался по значимости из ряда других, как-то: нерегулярной уборки бачков с пищевыми отходами, поломок и безобразий в лифтах, задолженностей по квартплате. Перечислив недостатки, инженер тем не менее выразил твердую уверенность, что они в скором времени непременно будут изжиты, чему порукой решения, упоминавшиеся вначале.
– Обратно, что ли, полетим? – выкрикнул какой-то насмешник.
Вероятнов строго посмотрел в зал и сообщил, что общему собранию в связи с изменившейся ситуацией необходимо избрать новое Правление.
Сам он, да и Рыскаль считали перевыборы формальностью. Им казалось, что кооператоры, скорее всего, подтвердят доверие прежнему Правлению, не станут усугублять положение избранием нового начальства. Но случилось иначе. Казенная речь Вероятнова и достаточно пламенные выступления других ораторов, в частности Файнштейна, сделали свое дело. Кооператоры наперебой предлагали кандидатуры: их набралось с полтора десятка, когда Рыскаль предложил, вослед Светозаре Петровне, создать в каждом подъезде группы взаимопомощи.
– Зачем? Почему? Объясните!
– Обстановка сложная! Надо помогать милиции. Надо помогать друг другу. Ребенка оставить, в магазин сходить, за стариками присмотреть... По-людски жить. По-соседски, – объяснил Рыскаль.
Часть кандидатур переписали в группы взаимопомощи.
Голосование было открытым. Счетная комиссия, состоявшая из Завадовской, занявшей к тому времени место в зале, и неизвестного решительного молодого человека, приступила к работе, считая вскинутые вверх руки и тут же занося результаты в блокнотик. Кооператоры встречали гулом каждую объявленную цифру; наиболее недоверчивые считали вместе с комиссией.
Результаты были таковы: Вероятнова прокатили с треском, за него было подано лишь двадцать три голоса из числа двухсот восьмидесяти пяти решающих голосов пайщиков (по числу квартир). Как вы заметили, отсутствовали лишь два пайщика – Серенков и я, – но по разным причинам.
Неожиданно большое число голосов набрал Файнштейн (198 голосов), несмотря на явно недостаточную симпатию, которую испытывали к нему некоторые кооператоры (вероятно, за бороду); были избраны, конечно, Светики в полном составе, и Клара Семеновна, возглавившая впоследствии группу взаимопомощи первого подъезда, и даже Вера Малинина, как ни странно. Но страннее всего было избрание гражданина Серенкова, покинувшего собрание при обстоятельствах уже известных. То ли его мрачный возглас оказался кое-кому созвучным (тогда почему Файнштейн получил избрание?), то ли выбрали по принципу «кого нет».
Вошли и другие люди, не очень мне известные: молодежь, инженеры, врачи. Всего было избрано семнадцать человек: пять в Правление и четыре тройки взаимопомощи.
Ирина Михайловна голосовала за всех, кроме Серенкова, поскольку никого, исключая соседей по этажу, не знала.
Обескураженный результатами голосования, Вероятнов вяло подвел итоги и спросил, не хочет ли кто еще выступить.
Кооператоры молчали. Вдруг поднялся Григорий Степанович.
– Разрешите мне?
Ирина сжалась, с ужасом уставившись на генерала. А он не спеша снял макинтош, повесил его на спинку стула и двинулся по проходу к сцене. Когда он взошел по ступенькам и повернулся к залу, Ирина отметила, что на пиджаке генерала не было не только Звезды Героя, но даже орденских планок.
– Вы из какой квартиры, товарищ? – спросил Вероятнов.
– Я из двадцать восьмой...
– Как? – вскинулся из зала молодой человек с усиками. – Я из двадцать восьмой, товарищи!
– Прошу прощения... – успокоил его генерал. – Я из двадцать восьмой, но другого дома. Соседнего...
– Почему же вы... По какому праву, – начал Вероятнов, но генерал обернулся к нему и так же спокойно объяснил:
– Видите ли, я родился здесь, на Безымянной, поэтому мне небезразлично...
И Григорий Степанович довольно обстоятельно и с какой-то внутренней уверенностью, что его необходимо выслушать (и вправду, слушали внимательно!), повел рассказ о той части города, куда попали ныне прилетевшие кооператоры. Он, как гостеприимный хозяин, рассказывал о домах, которые окружают теперь прибывший девятиэтажный дом, об их строителях (одним из них был Штакеншнейдер), о бывших владельцах; о том, что Подобедова и Залипалова улицы получили свои имена по фамилиям живших здесь когда-то купцов; упомянул и о пивной Кнолле, и о находившемся неподалеку родильном доме, носившем ранее имя Шредера; перед глазами притихших кооператоров проплывали картины двадцатых и тридцатых годов, булыжные мостовые, красные петербургские трамваи, лавки и ресторации, старьевщики и дворники...
Все вдруг разом почувствовали, что здесь с незапамятных времен шла разнообразная городская жизнь, что полоска нового асфальта, так разительно отличающаяся от старого, возникла на Залипаловой, скажем, в одна тысяча девятьсот шестидесятом году, когда меняли водопровод, проложенный еще до революции; что тот брандмауэр, который виден из торцевых окон первого подъезда, когда-то был прикрыт доходным домом Бахметьева, попавшим под фугаску во время блокады; что купцы эти, Залипалов и Подобедов, действительно проживали неподалеку в особняках, причем, как часто водится на Руси, враждовали между собою по-смертному, отчего, кстати, и соединявшая их улица так и не получила собственного имени, осталась Безымянной... Короче говоря, пахнуло историей, которую в общих чертах знали, но, проживая там, на Гражданке, на бывших болотистых лугах, не ощущали напрочь.
