– А вы, Евгений Викторович, и не догадывались, что известный всей России поэт Аркадий Кравчук – ваш одноклассник! – укоризненно-ласково проговорил Безич, направляя Аркадия за стол.
Демилле устыдился: он никогда не слышал о поэте с такой фамилией. Аркадий же, на удивление, воспринял слова Безича как должное, лишь улыбнулся – то ли скромно, то ли снисходительно: ну, будет, будет!
Стали пить кофе, причем Безич тут же принялся рассказывать историю Демилле, напирая на произвол. Аркадий слушал сосредоточенно, уткнувшись в чашку с кофе, потом вдруг достал из кармана брюк потертую записную книжицу с вложенным в нее простым карандашом, привязанным к корешку веревочкой, и черкнул в книжице пару строк, не переставая слушать. Демилле ежился: его история в пересказе Арнольда Валентиновича приобретала явный политический оттенок, чего ему не хотелось.
– И вот перед нами пример советского блудного сына, – эффектно закончил Безич, указывая на Демилле золоченой ложечкой. – Вы теперь классический «бомж», Евгений Викторович!
– «Бомж»? – вздрогнул Демилле. – Что это такое?
Хозяин снисходительно улыбнулся:
– Словцо обязано своим происхождением милицейским протоколам. Так называют людей без определенного местожительства. Аббревиатура, вы понимаете...
– А-а... – догадался Демилле.
«Господи! Я еще, к тому же, и „бомж“!» – что-то похожее на панику взметнулось в его душе, и он быстро отхлебнул кофе, стараясь справиться с волнением.
– Тебе, значит, жить негде? – подал голос Аркадий. – Могу предложить свою конуру.
– Превосходно, Аркадий! – обрадовался Безич. – Я, знаете, как-то... затруднялся. Зиночка, знаете... К сожалению, она не одобряет нашего образа мыслей...
Демилле почувствовал протест: его явно куда-то пристегивали, к какой-то упряжке, а это всегда было ему не по нутру. Политика вызывала в нем смутное недоумение – никогда он не мог понять людей, имеющих четкие политические взгляды, как не мог понять и того, что на это можно тратить драгоценную человеческую жизнь. Иными словами, Демилле был аполитичен – наихудший вариант в мире, раздираемом противоречиями, ибо аполитичному человеку достается с обеих сторон.
Выяснилось, что Кравчук живет в Комарове на старой даче, принадлежавшей покойному ныне академику. Зимой Аркадий присматривает за нею в одиночестве, на лето туда переезжает старуха, вдова академика. Жилье бесплатное, минимальные средства на жизнь дает Аркадию работа сторожа в РСУ дачного треста. Сутки дежурства – трое свободных.
– В Комарове... – протянул Демилле. – Это же очень далеко.
– Пятьдесят минут на электричке, – пожал плечами Аркадий. – В городе концы и поболее.
«Почему бы и нет? – подумал тогда Евгений. – На службе сейчас затишье, близятся летние отпуска. Можно бывать один-два раза в неделю, а работу взять на дом. Решмин разрешит, я ему и так глаза мозолю...»
Арнольд Валентинович, видя, что Демилле колеблется, повернул разговор на другое, чтобы дать мыслям новообращенного созреть.
Он положил свою маленькую ладонь на записную книжку, все еще лежавшую на столе, тем мягким движением, каким кладут руку на колено возлюбленной, и искательно проговорил:
– Там ведь новые стихи, Аркадий? Не томите нас в безвестности, почитайте!
Аркадий промычал что-то, еще более сутулясь, но отставил в сторону кофе и принялся листать книжку. Страницы сплошь были покрыты мелкими карандашными строчками, в нижних углах они позатерлись от частоты перелистывания или прижатия большим пальцем при чтении. Наконец, Аркадий остановил свой выбор на одной из страниц и начал читать глухим монотонным голосом, глядя на дно кофейной чашечки, в блестевшую, как мазут, кофейную гущу.
Демилле сосредоточился, стараясь не пропустить ничего из красот лучшего поэта города. Прежде всего от стихов этих рождалось впечатление тесноты и неустроенности, в них трудно было дышать, они напоминали кашель чахоточного больного. Слова, из которых состояли стихи, были общеупотребительны, но поставлены в такие сочетания, что казались давно изжитыми, архаичными, как дедушкины галоши, забытые в прихожей. Веяло от них началом нынешнего века или концом прошлого.
Аркадий замолчал, не поднимая головы.
– Гениально... – прошептал Арнольд Валентинович. – Если можно, еще...
Аркадий прочитал еще – так же размеренно и глухо. Своими стихами он будто сам загонял себя в угол и погибал там чуть ли не с упоением.
Чтение продолжалось около получаса, изредка прерываемое краткими и, как правило, восторженными комментариями Безича.
Прикрыв книжицу, Аркадий наконец-то оторвал взгляд от гущи, поднял голову и покосился на Демилле. Евгений Викторович понял, что от него ждут оценки, реакции.
– Да... Не ожидал... – протянул он, так что трудно было понять – чего именно он не ожидал. Безич истолковал благоприятно.
– Вот видите! Вы и не знали, что учитесь с будущим классиком!
Дальше разговор неизвестно как свернул на Олимпиаду, от которой Безич ожидал ужасных бедствий и опять-таки произвола, однако энтузиазм хозяина постепенно стал гаснуть, а когда Зиночка демонстративно прошла в кухню и обратно, то Арнольд Валентинович и, вовсе увял.
Аркадий сидел, хмурясь каким-то своим мыслям. Демилле сообразил, что пора уходить.
– Ну, мы пойдем, Аркаша... Благодарим вас, Арнольд Валентинович.
– Не стоит благодарности, что вы! Телефон у вас есть, звоните мне, я постараюсь получить нужную информацию, потом мы начнем действовать!
Последние слова сказаны были с решительностью и даже некоторой угрозой.
Когда прощались в прихожей, Аркадий, уже одетый в поношенную синтетическую куртку, отвел Безича в сторонку и что-то тихо ему сказал. Арнольд Валентинович засуетился, исчез в комнате и через несколько секунд вернулся с чем-то, зажатым в кулаке. Он сунул кулак в карман куртки Аркадия и тотчас вынул разжатым. «Деньги положил», – догадался Демилле.
Выйдя во двор, они договорились о дальнейшем. Аркадий с чемоданом однокашника поехал домой в Комарово, а Демилле налегке поспешил на службу отметиться и захватить нужные материалы для работы. Аркадий обещал встретить его на платформе поселка Комарово в четыре часа дня.
...Когда Евгений Викторович, потрудившись первую половину рабочего дня и испросив разрешения у руководителей мастерской работать дома, ехал на электричке за город, имея под мышкой папку с материалами по очередной привязке, за грязноватыми окнами вагона сиял и переливался красками яркий майский денек. Ветер шевелил бледно-зеленые листочки на ветках деревьев, земля просыхала, на огородах копошились люди, по распаханным полям неуклюже бродили черные птицы. Евгений Викторович чувствовал, что какая-то неукротимая сила, подобная электропоезду, влечет его все дальше от собственного дома по широкой спирали, витки которой расходятся с опасной свободой, будто он был малой планетой, внезапно потерявшей устойчивую орбиту и теперь спешащей в неведомое. Он вспомнил Костю Неволяева с его «черными дырами» и представил себя пропадающим в такой дыре, где ни света, ни надежды. И в то же время весенняя погода и теплый ветерок, врывающийся в открытые сверху окна электрички, против воли рождали радостные ожидания – он вырвался из осточертевшего уже города, в котором, как иголка в стогу, затерялась его семья...
