Верующие ответили на вопрос своего пастыря яростным взрывом голосов:

— Казнить отступников!!

— Камнями побить, во славу всемогущего!

— Земли захотели!

— Сжечь на огне дьявольских выродков!

— Забить им глотки этой землей!

Мулла Гияс, окинув довольным взглядом раскалившуюся паству, переждал, пока стихнут крики, и снова заговорил:

— О горе, горе нам, правоверные! Дьявол избрал вместилищем соблазна и козней своих женщину-мусульманку. Отступник и отступница, попирая святые установления ислама, творили блуд и прелюбодеяние, распространяя заразу разврата среди правоверных. Преступница, слепая Ахрос, поймана на месте преступления, но ее сообщнику удалось избежать справедливого суда верных исламу. Развратница, запертая сейчас в доме почтенного и крепкого в вере мусульманина Тургунбая, ожидает решения своей участи. Да не будет среди правоверных ни одного, в сердце которого закрались бы жалость и снисхождение. Во имя аллаха милостивого, милосердного, очистите наш святой край от скверны отступничества и разврата. Во имя аллаха милостивого, милосердного, надо убивать, как собак, каждого, кто осмелится посягнуть на святой шариат, на законы и обычаи, установленные самим всемогущим через своего посланника и пророка.

Соскочив с возвышения и потрясая кулаками, мулла Гияс направился к выходу из мечети. Следом за ним ринулись все присутствовавшие на проповеди. Рыча от ярости и жажды крови, фанатичная толпа забурлила на улице. Неизвестно откуда в руках всех правоверных появились увесистые камни. Вспыхнули факелы. Кто-то заранее догадался намотать на длинные палки пропитанные маслом ватные лохмотья. Сейчас они ярко пылали, разгоняя сгущавшуюся темноту.

Оставшись сторожить Ахрос, Алим и Мансур долго сидели молча перед дверью амбара. Несколько раз они то вопросительно взглядывали друг на друга, то начинали настороженно вглядываться в дальний конец двора, где сидел Баймурад.

Но вот густые вечерние тени затопили двор. Все потонуло в синевато-серых сумерках. В селении стояла мертвая тишина. Только откуда-то издалека доносились человеческие голоса, веселые выкрики, обрывки песен. Это далеко за Ширин-Ташем, кончив работу, перекликались батраки, сзывая один другого, чтобы вместе идти но домам.

Отдаленные голоса возвращавшихся на отдых людей привлекли внимание Мансура. Он первый нарушил молчание.

— Обрадовались, что луна поздно всходит, домой торопятся. Лодыри, — проговорил он.

Алим промолчал. Он сидел нахохлившись, втянув в плечи жирную шею, похожий на филина.

Не дождавшись ответа, Мансур толкнул брата локтем в бок и спросил:

— Ты что молчишь?

— А что? — вяло отозвался Алим.

— Как что? Теперь самое время. Никто не узнает.

— Не хочу я, — по-прежнему вяло отозвался Алим. — Мне что-то… Слепая ведь…

— Осел, а где ты найдешь зрячую? Какая согласится?

— И Ахрос не согласится.

— А кто ее спрашивать будет?

— Иди ты, я покараулю, — наконец согласился Алим.

— И пойду, не струшу, как ты, — поднялся с места Мансур.

— А если она старикам расскажет? — остановил Алим-байбача брата.

— Ну, кто ей поверит, развратнице, — пренебрежительно бросил Мансур, закрывая за собой дверь амбара.

Алим-байбача на цыпочках подбежал к двери и прижался ухом к замочной скважине. Вначале он различал только умоляющий голос Ахрос и отрывистое бормотание брата. Вдруг Алим услышал, как Мансур громко вскрикнул и выругался. Байбача отскочил ог двери и насторожился.. «Не слышал ли Баймурад вскрика Мансура?» — тревожно подумал он. Но во дворе царила полная тишина. Зато со стороны мечети слышался постоянный, все нарастающий шум. Алим, сломя голову, кинулся к амбару.

— Мансур! Выходи! Идут! — испуганно зашептал он, приоткрыв дверь.

Мансур торопливо выскочил из амбара. Левой рукой он сжимал кисть правой руки.

— Ну, как? — не утерпел Алим-байбача.

— Чуть жива, сволочь, а не дается, — сердито ответил Мансур. — Руку до крови прокусила. Рубец будет.

— Значит, ты сейчас меченый, — съехидничал Алим-байбача. — На тебе тавро, как на жеребце.

— Из-за тебя, осел… — окрысился Мансур.

Но в это время с улицы донесся гул многих голосов. Мансур и Алим прислушались, затем оба бросились к воротам. Когда байбачи распахнули их, толпа самых уважаемых, самых состоятельных людей Ширин-Таша, с факелами, вооруженная палками и камнями, ринулась во двор Тургунбая. Впереди с кораном в руках шел мулла Гияс. Десятка два ярко пылавших факелов залили двор желтым, трепетно вспыхивающим светом.

Не дойдя до амбара несколько шагов, мулла остановился.

Высоко подняв книгу корана, он повернулся к толпе фанатиков и резким визгливым голосом закричал:

— Во имя бога милостивого, милосердного! Уничтожайте, правоверные, очаги заразы, пока они не распространились и не поколебали прекрасное дерево святого ислама.

Толпа ответила разноголосым восторженным воем. Несколько человек бросились в амбар, вытащили во двор почти бесчувственную девушку. Толпа разразилась сотнями негодующих возгласов.

— Вот она, развратница!

— Земли захотела!

— Кайся, падаль!

— С отступником путаешься!

— Во имя аллаха милостивого!

— Камнями ее, правоверные!

Но мулла, воздев над толпой коран, потушил на время ярость толпы. Ахрос поставили у высокой глинобитной стены, окружавшей двор. Судорожно цепляясь пальцами за выступы стены, девушка силилась устоять на ногах.

— Кайся, распутная отступница. Кайся! — снова прозвучал режущий голос муллы Гияса.

Вдруг толпа затихла. Затаив дыхание, раскрыв от напряжения рты, фанатики, готовые к убийству, жадно впились глазами в свою жертву.

— Люди! Что вы делаете? — не сказала, а простонала Ахрос. — За что? Что я вам сделала? Богом клянусь, не виновна я. Ни в чем не виновна. Аллахом всемогущим клянусь. Люди! За что вы меня…

— Куда ушел батрак Джура, с которым ты занималась развратом? Что он тебе говорил? Где он сейчас? — прервал девушку мулла.

— Ничего у нас с ним не было, — отчаявшись разжалобить толпу, устало ответила Ахрос. — Джура хороший, добрый человек. Он настоящий мусульманин. Никого не мучает, не бьет…

— Кайся! — взвизгнул мулла Гияс.

— Кайся, распутная отступница! Кайся! — завопил Абдусалямбек.

— Куда ушел Джура? Кто с ним заодно? Говори! — вторил ему старшина Данияр.

— Не в чем мне каяться, — неожиданно сильным, хотя и хриплым голосом сказала Ахрос. Девушка понимала, что минуты ее сочтены, но все же нашла силы, чтобы бросить в лицо своим палачам кипевшие в сердце слова. — Не в чем мне каяться, — повторила она. — Всю жизнь на вас работала, а вы со мною, как с собакой… Мусульмане! Не мусульмане вы, а звери. Вы хуже зверей! За что вы меня? Что я, не человек? Джура вам все припомнит. Его вы не побьете. Он не один. Он зрячий! И таких, как Джура, много. Не мусульмане вы, а звери. Не мулла ты, Сеид Гияс, а пес, хуже пса, свинья ты…

— Бейте ее, правоверные! Бейте нечестивую, клевещущую на слуг божьих, — завизжал, как ужаленный, мулла Гияс.

Тяжелый камень, брошенный Мансуром-байбачой, с глухим стуком ударился в грудь Ахрос. Девушка, замолкнув, взмахнула руками, словно хотела прижать к груди ударивший ее камень, и, согнувшись, головой вперед упала на землю.

Десятки камней полетели в нее, но Ахрос уже не чувствовала ударов.

Тургунбай не принимал участия в убийстве Ахрос. Войдя вместе с толпою во двор, он приказал Баймураду:

— Запрягай лошадей. В Шахимардан поеду. — И прошел на женский двор.

Турсуной, наплакавшись, постепенно забылась и задремала. Вопли толпы, ворвавшейся до двор, разбудили девушку. Отблески факелов, проникавшие на женскую половину, испугали Турсуной. Она поняла, что на переднем дворе происходит что-то страшное. Турсуной заметалась по комнате, не зная, что делать, и не решаясь позвать на помощь кого-нибудь.

Лязг отпираемого замка еще более напугал Турсуной. Догадавшись, что это идет отец, она снова забилась в постель.