— Скоро придет очень много красных воинов, — убежденно сказал Ланговому пожилой худощавый узбек в старом, сильно заплатанном халате. Крестьянин показался Ланговому знакомым. «Где же я его встречал?» — подумал командир, и вдруг в его памяти возникла картина: две головы в чалмах, выглядывающие из-за дувала и мчавшийся через кишлак отряд. «Да ведь это тот самый, который помог Джуре! Значит, это и есть большой Ашурбай», — вспомнил Ланговой и, благодарно улыбнувшись, пожал руку растерявшемуся крестьянину: — Спасибо за помощь, друг. Большое спасибо.

Пылавшая крыша жилища грозила каждую минуту обрушиться. Пора было подумать о закрывшихся внутри бандитах.

Пройдя через толпу с готовностью перед ним расступившихся крестьян, Ланговой рукояткой маузера постучал в дверь дома.

— Эй! — крикнул он что было силы. — Слушайте меня, курбаши Курширмат! Предлагаю вам и вашим единомышленникам сложить оружие и сдаться. На раздумье даю три минуты, — и, взглянув на пылающую кровлю, добавил: — Хотя крыша, пожалуй, и трех минут не выдержит. Торопитесь.

Ответ неожиданно раздался совсем рядом. Видимо, огонь выгнал главарей шайки из комнат, и они сейчас столпились около самой двери, ведущей из прихожей наружу.

— Мы согласны сдаться, но требуем… — заговорил из-за двери чей-то хриплый голос.

— Ничего требовать я вам не позволяю. Складывайте оружие и выходите поодиночке с поднятыми кверху руками. У вас осталось две минуты.

Из-за двери донеслись приглушенные голоса… Там, очевидно, спорили. Затем вдруг кто-то раздраженно крикнул: «Ну, и уходите к черту, трусливые…» — И сразу же глухо стукнул пистолетный выстрел.

С полминуты за дверью царило молчание. Затем снова хриплый голос сказал:

— Мы сдаемся, командир! Пусть эти псы из ущелья отойдут от дверей. Мы сдаемся Красной Армии. Крестьяне не имеют права стрелять в нас. Мы пленные.

Из открывшихся дверей вначале повалили клубы дыма, затем один за другим вышли пять человек. Впереди шел хранитель гробницы Исмаил Сеидхан, за ним Курширмат — невысокий толстый человек в дорогом парчовом халате. Лицо его было красным. Маленькие, слезящиеся, почти лишенные век глаза смотрели зло, как у затравленного хорька. Последними вышли ученик Исмаила Сеидхана и двое молодых, богато одетых басмачей, — видимо, личная охрана курбаши.

Глазами, полными неистребимой ненависти, смотрели дехкане на главарей воинства ислама. Только авторитет Красной Армии удерживал дехкан от немедленной расправы с пойманными грабителями. Взглянув на своих, еще вчера покорных прихожан, хранитель гробницы, как в ознобе, передернул плечами и торопливо зашагал к охраняемой Горловым группе басмачей.

— Стой! — приказал Ланговой. — Саттаров и Салихов! Снимите с них чалмы и свяжите им руки. Да покрепче!

Под одобрительные возгласы крестьян Саттаров с Салиховым стали стягивать покорно протянутые им руки врагов.

— А где ваш помощник? — спросил Ланговой Курширмата. — Где Иранбек?

Курширмат, не разжимая губ, мотнул головой в сторону догоравшей постройки. Встретив недоумевающий взгляд командира, ученик хранителя гробницы торопливо пролепетал, угодливо кланяясь:

— Уважаемый помощник достойного курбаши не захотел сдаваться и застрелился. Клянусь святой могилой великого Али, он застрелился сам.

А святая могила, грязная и закопченная, со стенами, исщербленными пулями, мрачно чернела на фоне безоблачного синего неба.

Снизу из ущелья донесся цокот сотен копыт и громкие голоса командиров. Подошел отряд Сибирсова.

Широкая каменистая дорога звенела под копытами коней. Полого спускаясь от последних привалков горного хребта к селению Ширин-Таш, она, казалось, самой природой была предназначена для скачек и джигитовки.

Сейчас по этой дороге, пустив коней во весь опор, стремительно мчалось несколько сот конников.

Первыми, яростно нахлестывая загнанных лошадей, летели всадники, одетые в пестрые халаты. Их было немного. Почти лежа на спинах распластавшихся в галопе скакунов, они, не помышляя о сопротивлении, всеми силами стремились уйти от настигающей их погони.

Но уйти было трудно. Погоня была за спиной. Полусотня запыленных и усталых, но опьяненных победой и скачкой людей, одетых в защитную военную форму, обнажив клинки, неслась вслед за отступавшими.

За полусотней ускоренной рысью двигались построенные в колонну боевые подразделения кавполка.

Яркое полуденное солнце весело поблескивало на медяшках сбруи, горело на обнаженных клинках конников.

Впереди удиравших басмачей на чистокровном ахалтекинце скакал человек, одетый в дорогой парчовый халат. На широком наборном ремне, стягивавшем сухощавый стан всадника, висела старинная кривая сабля. Эфес и ножны ее были отделаны золотом и драгоценными камнями. Золотом была выложена и полированная коробка маузера, висевшая на узком перекинутом через левое плечо ремне.

Из-под белой, сильно запыленной чалмы, почти совсем закрывавшей узкий, скошенный лоб, всадник озирался по сторонам желтоватыми рысьими глазами. Лицо с обвисшими щеками и крупным шишковатым носом покрывала синеватая бледность, вызванная ожиданием неизбежной гибели под красноармейскими клинками. Длинная черная, как сажа, борода, поблескивавшая кое-где нитями седины, казалась неестественной, приклеенной к бледному лицу всадника.

Прикусив от ярости нижнюю губу и беспощадно шпоря своего запаленного ахалтекинца, всадник измерял взглядом расстояние, отделявшее его от садов Ширин-Таша.

До них было далеко, гораздо больше того пути, который еще мог проскакать хрипевший конь курбаши Кара-Сакала, а шум погони слышался уже за спиной.

Еще сегодня утром курбаши Кара-Сакал гарцевал во главе пятисот отчаянных головорезов и считал себя полновластным хозяином обширного района гор.

Население десятков окрестных сел трепетало при одном упоминании имени курбаши Кара-Сакала — курбаши Черная Борода. Никто точно не знал, откуда он родом и как его настоящее имя. Известно было только одно, что Кара-Сакал долгое время орудовал в шайке курбаши Курширмата, но затем решил действовать самостоятельно. Уже много месяцев Кара-Сакал со своей шайкой бесчинствовал в этом районе, дотла сжигал целые поселки, поголовно вырезая жителей горных селений, не желавших признавать его власть.

Видимо, хорошо зная все тропы и перевалы в окрестных горах, курбаши Кара-Сакал умело уклонялся от схваток с частями Красной Армии и до сих пор среди басмачей Ферганской долины славится как удачливый и неуловимый главарь шайки. Однако постепенно он настолько уверился в своих силах и способностях, что перестал бегать от преследовавшего его кавалерийского полка буденновцев и решил дать бой.

Курбаши не случайно стал таким храбрым. Полк, которым командовал аральский рыбак Данило Кольчугин, имел в своем составе всего три неполных эскадрона, в общей сложности около двухсот сабель.

Двести и пятьсот!

Кара-Сакал был уверен в своей победе, тем более что Кольчугин сам шел в ловушку, расставленную для него курбаши, и дал окружить себя на широком каменистом плато у подножия гор.

Но когда сегодня утром воины ислама кинулись с четырех сторон на полк Кольчугина, произошло то, чего курбаши Кара-Сакал никак не предвидел.

Навстречу атакующим басмачам вылетели пулеметные тачанки, и яростная атака сникла под ураганным огнем, так и не докатившись до спешенных и построенных в каре буденновцев.

А затем красные конники сами кинулись в сабельную атаку, и вот теперь он, знаменитый курбаши Кара-Сакал, тот, кого сам эмир священной Бухары в письмах из Афганистана называл «братом», бежит, спасая шкуру.

Следом за курбаши, как волки за вожаком, мчались жалкие остатки его стаи.

Басмачей оставалось всего десятка два, но и тем не суждено было добраться до Ширин-Таша. Вплотную за басмачами на отборных конях летела разведка полка и рубила бандитов.