Цзюлун, одна из густонаселенных пограничных областей Китая, скорее по духу, чем территориально, относится к Северному Китаю, несмотря на грубую и необоснованную практику искусственных политических барьеров. Земля и вода здесь всегда едины. Это духовное завещание предков на протяжении многих веков определяло людям порядок их жизни, складывающийся из порядка использования земли и воды, который не смогли изменить такие бесполезные для местных жителей понятия, как свобода или тюрьма. Единственный закон, которому здесь подчиняются все, – это выживание. И ничего другого. Все остальное – навоз, который должен быть выброшен на бесплодную землю…

Солнце уже клонилось к закату и над полуостровом Цзюлун, и над заливом Виктория, до самого острова Гонконг. Вечерняя мгла медленно сгущалась, прикрывая дневной хаос. Крики суетливых уличных торговцев становились тише, будто приглушенные надвигающимися сумерками, а спокойные и солидные бизнесмены в верхних этажах холодных сказочных дворцов из стекла и стали, которые обрамляли горизонт колонии, уже завершали серии традиционных жестов и коротких улыбок, обычно сопровождающих молчаливое сотрудничество в течение дня.

Все свидетельствовало о приближении ночи, и подслеповатое оранжевое солнце, лениво пронзавшее огромную рваную стену облаков на западе, уже оставляло на время эту часть света.

Скоро темнота покроет почти все небо, и только внизу, у самой земли, зажженные человеческой изобретательностью, яркие огни будут ослепительно сиять, освещая сушу и воду, которые с наступлением ночи не перестают быть местом кипения беспокойной жизни.

И в бесконечном шумном ночном карнавале начнутся другие игры, которые человечеству следовало отвергнуть с первых минут сотворения мира. Но кто мог тогда предвидеть это? Кто это знал? Кто заботился об этом? В те далекие времена смерть еще не превратилась в товар.

Небольшая моторная лодка, оснащенная мощным двигателем, явно не соответствующим ее обшарпанному виду, миновав канал, быстро обогнула небольшой мыс и направилась прямо к заливу. Для невнимательного наблюдателя это был просто еще один рыбак, отправившийся в сей вечерний час попытать счастья. Эта ночь, как и многие другие, могла принести ему счастье, возможно, при перевозке марихуаны и гашиша из Золотого Треугольника или ворованных алмазов из Макао. Кто знает? С таким мощным мотором он мог заработать гораздо больше, чем под парусом. Даже китайские пограничники и морские патрули никогда не стреляли по таким лодкам, имевшим весьма непритязательный вид, потому что не могли точно знать, по какую именно сторону границы живет семья, поджидающая ее возвращения. Пусть они плывут, плывут туда и обратно.

Тем временем маленькое судно с прикрытой брезентом кабиной резко сбавило скорость и начало пробираться сквозь многочисленную, беспорядочно разбросанную флотилию джонок и сампанов, возвращающихся к своей переполненной стоянке в Абердин. Владельцы лодок громкими и злобными криками выражали возмущение таким грубым поведением неожиданного пришельца, посылая проклятия и его мощному двигателю, и его курсу. Затем каждая лодка внезапно затихала, как только нарушитель спокойствия проплывал мимо. Видимо, было там под брезентом такое, что заставляло людей погасить вспышки неожиданного гнева.

Теперь лодка вошла в неосвещенное пространство залива, которое походило на широкий канал, ограниченный с правой стороны огнями острова Гонконг, а с левой – огнями Цзюлуна. Когда через три минуты мотор перешел на самый низкий регистр, лодка достигла Цзюлуна и пришвартовалась к свободному месту в районе набережной Тсим Ша Тсуи, одному из самых шумных и дорогих мест в колонии, где все было подчинено закону прибыли, где уважали только доллар.

На лодку никто не обратил внимания, все были заняты одним: расставляли «ловушки» на туристов с целью получить от них как можно больше денег. Кого могла заинтересовать эта старая посудина?

Но именно в тот момент, когда прибывшие на лодке стали сходить на берег, шум и суета в этом месте пристани стали понемногу затихать. Громкие крики смолкали под взглядом тех, кто был ближе всех к причалу и уже мог разглядеть фигуру, поднимающуюся на пирс по черной от нефти и масла лестнице. Судя по одежде, этот человек был монахом. Белый халат хорошо подчеркивал стройность его фигуры. Рост его был около шести футов, что многовато для коренного жителя Гуандуна. Почти полностью закрытое лицо разглядеть было трудно, но в те моменты, когда ночной бриз слегка сдвигал белый капюшон, покрывавший его голову, все наблюдавшие за ним вдруг сталкивались с взглядом его глаз. Это были глаза фанатика. В эти мгновения каждый, кто видел его, понимал, что это не просто монах. Это был хешанг, один из немногих, избранных для великих дел теми, кто посвящен и кто разглядел внутреннюю силу молодого монаха. И не имело значения, что он был высоким и стройным, а в его глазах, горящих огнем, мало смирения. Как правило, такой человек обращал на себя внимание, за которым следовало почитание, переходящее в поклонение, окрашенное страхом и трепетом.

Возможно, этот хешанг относился к одной из тех мистических сект, которые странствовали по холмам и лесам Гуандуна, или же принадлежал к религиозной общине, скрывавшейся в далеких горах Куин Гайяна, потомков тех, кто некогда жил на неприступных Гималаях, навсегда посвятив себя изучению мрачных и непонятных учений.

Тем временем таинственный человек в белых одеждах монаха-фанатика медленно прошел через расступившуюся толпу, миновал причал парома «Стар Ферри» и растворился в адской сутолоке набережной Тсим Ша Тсуи, как бы разрешая продолжить истерию ночной жизни, которая возобновилась с новой силой.

Монах-священник, а именно такое ощущение вызвал этот человек у окружающих, последовал в восточном направлении по Солсбери-роуд, пока не поравнялся с отелем «Полуостров», чья былая элегантность проигрывала в соревновании с современным окружением. Там монах свернул по направлению к Натан-роуд, где начиналась знаменитая, всегда многолюдная Золотая миля. И туристы, и местные жители в равной мере обращали внимание на величественную фигуру служителя культа, когда он проходил по заполненным народом набережным и переулкам, где были расположены многочисленные магазинчики, кафе и рестораны. Так он шел около десяти минут сквозь окружающий его шумный карнавал, посматривая по сторонам и при каждом взгляде делая легкие поклоны головой, иногда – раз, иногда – два раза, как бы отдавая молчаливые приказы одному и тому же невысокому мускулистому чжуану, который неотступно сопровождал монаха. Он то следовал сзади него, то вдруг бойко проходил вперед, обгоняя его быстрым, похожим на танец шагом, все время оборачиваясь, чтобы успеть перехватить указания, поступающие от напряженных глаз своего хозяина.

Вот последовал еще один приказ: два коротких кивка. Это произошло в тот момент, когда монах свернул к ярко и кричаще оформленному входу в кабаре. Сопровождающий его чжуан остался на улице, скромно сложив руки под широким халатом. Его глаза осторожно и внимательно изучали шумную ночную улицу, оживления которой он не мог понять. Это было безумие! Оскорбление! Но он был тади, в его обязанности входила защита священника-монаха, даже ценой собственной жизни, и поэтому его чувства не имели никакого значения. Внутри кабаре висели плотные облака сигаретного дыма, подсвечиваемые бликами от цветных светильников, и через весь зал бежали разноцветные световые дорожки, сходящиеся у возвышения эстрады, где через мощные динамики изрыгались грубые звуки панк-музыки, разбавленные мелодиями Дальнего Востока.

Монах спокойно постоял некоторое время, будто изучая этот большой переполненный зал. Несколько посетителей, в разной степени опьянения, разглядывали его из-за столиков. Некоторые из них бросали в его сторону мелкие монеты, прежде чем отвернуться от дверей, а другие вставали из-за столов, оставляли деньги рядом с выпивкой и направлялись к двери. Хешанг заметно действовал на окружающих, и этот эффект явно не устраивал тучного, одетого в смокинг человека, направлявшегося к нему.