— Теперь многое понятно, — отозвалась Кэтрин.

— Ко всему прочему Фрэдди никогда не лицемерит. Если ему что-то не нравится в вас, он сразу покажет. Его во многом можно обвинять, но только не в двуличии. Как говорит мама, он не из тех, кто пытается сгладить глупость дураков.

Выходит, не только у нее граф Монкриф создает столь противоречивое впечатление. Эта мысль обрадовала Кэтрин, на душе немного потеплело. Нет, конечно, то, что она почувствовала, никак нельзя было назвать жалостью. Жалеть графа никому бы и в голову не пришло. Скорее это походило на сочувствие. В конце концов он вступил в противоречие с тем самым сословием, которое породило и сделало его таким. А вот то, что граф Монкриф ни в грош не ставит чужое мнение о себе, ей следует запомнить.

Как бы то ни было, Кэтрин стала думать о своем хозяине лучше, и настроение ее улучшилось. Заглянув на кухню, она улыбнулась кухарке и поблагодарила ее за вкусное печенье.

— Джули оно очень понравилось, Нора.

— Мои ребятишки тоже находят его неплохим, мисс. Я рада, что Джули одобрила мою стряпню. — Женщина занялась сковородой с тарталетками, повернувшись к плите, явно не желая продолжать разговор.

Кэтрин давно отметила странное отношение Норы ко всему, что касалось Джули. Это была добрая женщина с золотым сердцем, она хорошо относилась к Джули, но с какой-то скованностью. О причине этого нетрудно было догадаться. С точки зрения Кэтрин, было непонятно, как можно переносить на ребенка отношение к его родителям, их внебрачной связи. Для самой Джули сейчас это не имеет никакого значения.

Граф стоял в прихожей и снимал перчатки, когда Кэтрин вошла в холл и направилась к лестнице. Она торопилась искупать Джули перед сном. Они одновременно подошли к лестнице и почти столкнулись друг с другом, Кэтрин улыбнулась и извинилась. Она впервые со времени их знакомства вежливо с ним заговорила:

— Прошу прощения, сэр, — произнесла Кэтрин c улыбкой. — Я совершенно не собиралась мешать вам подниматься по собственной лестнице.

Она посмотрела на Джули, которая беспокойно вертелась в ее руках. Личико и ладошки малышки были все еще перепачканы крошками от печенья, несмотря на все старания Кэтрин ликвидировать остатки недавней трапезы.

— Ваша дочь не столь изысканна и изящна, как ее отец, — добавила девушка, прикрывая девочку локтем и оглядывая графа.

Несмотря на то что Фрэдди только что вернулся с верховой прогулки, одежда на нем была безукоризненно чистой и выглядел он так, будто все утро провел дома. И только растрепавшиеся на затылке волосы да завитки, упавшие на лоб, говорили об обратном.

— Пришлось немного потренировать Грома, — пояснил он, взглянув на Кэтрин с любопытством. — Опасаюсь, что Джереми его совершенно испортил.

Они одновременно шагнули на ступеньку вверх.

— О, конь, наверное, теперь вздрагивает при каждой звуке и все время нервничает?

— Откуда вам это известно?

— У моего отца была неплохая конюшня. Однажды случилось так, что нам потребовался священник, а ехать было некому. Пришлось посылать человека на лошади, который едва умел ездить верхом. Отцу потом пришлось затратить не менее двух недель, чтобы Эпикитус стал опять доверять всаднику.

— Эпикитус?

— Отец любил давать необычные имена. Например, для наших овец, пока стадо не было большим, он придумывал очень милые клички. Особенно мне нравились прозвища баранов.

— И как же он их называл? — спросил граф, отмечая, что на лице Кэтрин не появляется столь уже привычное упрямое выражение.

— О, это все довольно глупо на самом деле.

— Продолжайте, Кэтрин. Терпеть не могу людей, которые начинают рассказ, но никогда не заканчивают его. Ну так как же звали ваших баранов?

— Диоген, Зевс, Морфей и еще в том же роде. Ах да, Приам, — тихо сказала она, с трудом сохраняя на лице улыбку.

Хохот графа наверняка был слышен даже на кухне.

— Это был баран, высматривающий благородную овечку, — превосходный баран, сонный баран, да еще и мужественный баран?

— Да, я думаю, что так, — ответила девушка, и ее улыбка стала более открытой.

Они стояли уже наверху. Граф с удивлением обнаружил, что даже не помнит, как они поднимались по ступенькам, — так он был очарован новым выражением лица Кэтрин. Вновь — и не в первый раз — он подумал, что хочет узнать как можно больше об этой девушке. Судя по ее изящной грации, правильной речи и образованности, она явно из благородной зажиточной семьи, а вместе с тем вынуждена трудиться, зарабатывая себе на жизнь. Что стоит за спиной этой девушки, которая свободно рассуждает о греческой мифологии и с любовью говорит о лошадях? Он совершенно не предполагал наличие у воспитательницы таких манер. Она обращается с кухаркой так же, как и с Джереми. Ее отношение к графу никогда не отличалось дружелюбием, не считая, правда, сегодняшнего разговора.

Кэтрин между тем ощущала, как с каждой минутой улетучивается ее расположение к графу, уступая место прежней нервной настороженности. Как могла она опять забыть о его опасном очаровании? Граф стоял слишком близко и, похоже, насмехался над ней. Как она могла вообразить, что этот высокомерный человек может испытывать к кому-то добрые чувства!

— Кэтрин…

Граф произнес это тихим, мягким голосом и в то же время со скрытой угрозой. Кэтрин почувствовала, как по ее спине пробежала дрожь, и она напряглась, словно струна.

— Да? — произнесла она на удивление для самой себя спокойным голосом, мечтая о том, чтобы граф отошел от нее и дал ей возможность пройти. Джули, уставшая от солнца и игр, уже спала у нее на руках, тяжело навалившись ей на шею. Но это совершенно не остановило ее отца.

— Ничего, — произнес граф. — Просто Кэтрин, — неожиданно он наклонился и, прежде чем девушка могла что-либо предпринять, поцеловал ее в пульсирующую на шее жилку, а затем губы его опустились ниже, под платье, у которого почему-то оказалась расстегнутой верхняя пуговица.

Позднее Кэтрин говорила себе, что она не оттолкнула графа только потому, что у нее на руках была Джули. Она доказывала себе, что не запрокидывала голову и не желала, чтобы подольше продлилось блаженное ощущение, которое дарили его нежные губы и горячий влажный язык. А еще она отказывалась признать, что ошеломленно стояла, будучи не в силах произнести ни слова, когда граф тихо засмеялся, ласково потрепал Джули по щечке и с кошачьей грацией спустился вниз по лестнице.

Обманывать себя Кэтрин научилась мастерски.

Джереми уехал вскоре после обеда на спокойной лошади, а не на Громе, с которым он измучился, добираясь сюда. На душе у Кэтрин стало совсем беспокойно. Дом с его отъездом вдруг показался ей слишком тесным. Только сейчас она осознала, что, кроме нее и графа, в нем находятся только слуги, полностью подчиняющиеся ему. За этой пришли в голову и другие не менее тревожные мысли. Стараясь отвлечься от доводящих до отчаяния размышлений, она вышла из дома и направилась к конюшням.

Обращаться с лошадьми она научилась еще ребенком. Занятиям верховой ездой ее родители придавали большое значение, не меньше, чем вышиванию и изучению латинского языка. Позднее Кэтрин поняла, что большое внимание к ее образованию объяснялось не только тем, что она была единственным ребенком в семье, но и благодаря убеждениям отца. «Если ты родилась женщиной, то это не значит, что ты можешь думать только о пустяках», — часто говорил он. При этом он всегда подмигивал жене. Хмурое лицо мамы разглаживалось, и на нем появлялась улыбка. Она кивала головой и глубоко вздыхала.

Верховая езда была для Кэтрин одним из тех занятий, которые возвращали ее в счастливое, беззаботное детство. Таким же любимым занятием являлось для нее чтение. Но возможностей заниматься ими в последнее время у нее почти не было. После смерти родителей Кэтрин практически все распродала, чтобы расплатиться с огромными долгами. Мертонвуд не мог похвастаться обширной и разнообразной библиотекой, и уже к концу первого месяца девушка прочитала все, что нашла в ней интересного.