Известие, которое принес Гулбе, было нерядовым: на нисходящей части ущелья он обнаружил чеченский блокпост, который контролировал южную часть ущелья.
— Расскажи поподробнее, — попросил Шторм-старший Гулбе. — Сколько там человек, какое вооружение, какие подходы?
— Каменная кладка на уровне почти человеческого роста… Для троих, максимум, четырех человек. Ленточный крупнокалиберный пулемет, у стены, как дрова, сложены гранатометы… Обыкновенные наши «мухи»… Я видел двоих боевиков неопределенного возраста — длиннобородые, в таком же, как мы, камуфляже. Но что примечательно: разговаривая, не таятся… словно у себя дома… Собственно, я их и вычислил по разговору… и дыму. Эту вонь я почувствовал метров за тридцать, наверняка курят какую-то травку.
— Возможно, такой же блокпост находится и на противоположной стороне ущелья, — предположил Шторм, — и, как симметричный вариант, по два — в северной его части. Но нам надо решать, что делать с этим постом? Брать сейчас или…
— Я думаю, надо подождать до утра, — голос у президента звучал хоть и приглушенно, но отчетливо. — Ликвидация одного поста нам ничего не даст, я не вижу дальнейшего развития… А днем можно лучше рассмотреть позиции…
— Согласен, хотя есть одно «но» , — сказал Шторм-старший и, обращаясь к Гулбе: — Айвар, дай задание Виктору или Махмуту, чтобы выяснили время, когда сменяется пост.
— Я уже распорядился, — с готовностью ответил Гулбе. — Изербеков с Виктором сейчас там, — латыш вытянул в сторону руку, указывая направление.
— Есть одно «но» , — продолжал прерванную мысль Шторм, — и оно заключается в том, что время играет не в нашу пользу. Я боюсь, что уже завтра может прилететь афганская птаха и у нас не останется времени, чтобы подготовить силки…
Наступила пауза, в которой по-прежнему господствовало хоровое пение цикад.
— Если, конечно, она прилетит. Но в любом случае, мы должны здесь установить буи, — сказал Путин. — Но прежде необходимо на сто процентов убедиться, что это как раз то место, ради которого мы сюда пришли.
— А мы сейчас в этом убедимся…
Шторм поднялся и отошел к Воропаеву, который вместе с Калинкой и Бардиным находился в дозоре со стороны подлеска.
— Олег, мы сейчас с первым лицом немного отлучимся, а вы тут смотрите в оба, — Шторм развернулся и ушел в темноту.
Замысел Шторма был прост: выйти к северной границе ущелья и попытаться разузнать обстановку.
Они пошли втроем: Шторм, Путин и Щербаков.
«Время бежит, а мы еще ничего не сделали», — одолевали мысли президента.
Его телохранителя снова начала мучить зубная боль, и ему еще нестерпимее хотелось курить.
Ночь близилась к рассвету и звезды, как и всё перед своим концом, засияли еще ярче и красочнее. Шедший впереди Шторм вдруг остановился: левая нога, ощутив что-то лишнее, замерла и все внутри него тоже замерло. Он догадывался, что это было: присев на корточки, и прикрыв ладонью фонарик, посветил. Поперек подъема ноги струилась стальная проволока, уходящая концами в завалы камней.
— Отойдите, — тихо сказал Шторм, и Путин с Щербаковым осторожно отступили назад.
Щербаков всей тяжестью надавил на плечи своего шефа и заставил того лечь на землю. Острые камни терзали ляжки и кисти рук, грудь спасал бронежилет. Президент попытался спихнуть с себя телохранителя, однако тот еще теснее прижал его к земле.
Казалось, время затаилось и Щербаков начал про себя вести счет. Так он делал всегда, когда смертельная опасность оказывалась от него на расстоянии вытянутой руки и страх помимо воли одолевал все его существо. Он досчитал до двадцати и понял, что взрыва не будет.
Президент был недоволен, но отчитывать своего охранника не стал. Лишь сказал: «Я когда-нибудь загнусь, но не от пули террориста, а от твоих медвежьих объятий…»
Подошедший Шторм смятым голосом объяснил, что они наткнулись на «элементарную растяжку» , которую он не стал разминировать. Между прочим, подчеркнул полковник, боевики в ловушке использовали две противопехотные мины МОН, каждая по два килограмма взрывчатки.
Через несколько метров они вновь едва не угодили в западню. Это была не очень тщательно замаскированная яма и выдали ее еловые, уже подсохшие ветки, накиданные поверху. Они даже в ночи выделялись на белесых камнях. Когда Шторм, отодвинув в сторону ветки и поднял несколько небольших камней, пальцы нащупали хлипкие деревянные поперечины. Под ними чернел провал. В свете карманного фонарика они увидели неглубокую, сантиметров на восемьдесят, выемку, в которой хищно поблескивала туго натянутая стальная струна, соединенная с фугасным снарядом. Рядом с ним — две канистры…
— Осколочно-фугасная чушка, — с придыханием откомментировал Щербаков. — Калибр 230…
— Вся эта пакость называется огневой фугас, — Шторм осторожными движениями снова заложил яму камнями и на верх положил ветки. — Значит, что-то у них тут есть такое, чего нам знать не положено… Вот что, вы пока тут покукуйте, а я, чтобы не рисковать всем, пробегусь вдоль кромки, пошукаю, — и Шторм легко, пружинисто подхватился с земли, и вскоре его кривоногую, собранную фигуру поглотила темнота.
— Чертовски хочется курить, — сказал Щербаков, покусывая веточку, которую он оторвал от ели.
— Это не смертельно. Сиди себе, отдыхай, дыши целебным горным воздухом… Для таких, как мы, детей города это очень полезно, — голос у президента был спокойный, хотя минуту назад, когда он глядел на фугас, что-то внутри него шевельнулось — не то беспокойство за исход операции, не то неотчетливое осознание того, что его близкие могут понести «невосполнимую утрату» , но только не страх за свою жизнь. Он не раз ловил себя на том, что страха, как такового, он вообще не испытывает. Еще в разведшколе, когда все проходили тестирование на экстремальные ситуации, его физиология была, по словам экзаменаторов, «чудовищно индифферентной» к опасности. И когда прыгали над озером с парашютом, и когда по рельсу, перекинутому через глубокое ущелье, надо было пройти за пятьдесят секунд, и даже тогда, когда, будучи на Кубе, приходилось переплывать реку, в которой кишели крокодилы, он не испытывал страха. И, конечно, он понимал, что отсутствие страха — это своего рода патология, ибо страх — один из тех факторов, который, собственно, и делает из человека homo sapiens…
