Глаза смотрели вопросительно и недоуменно. Путин, тоже не отрываясь, вглядывался в лицо врага. «Здравствуй, Шамиль, — сказал он и не поверил своим словам. — Скажи, чем я могу тебе помочь?» Но тот не в силах был шевелить языком. Однако стонать перестал. Смотрел, изучающе и, как будто не доверяя себе, то отводил взгляд, то снова впивался в лицо подошедшего русского. Наконец выдавил: «Пи-ить…» Рука просяще вяло поднялась от груди и легла рядом с коленом Путина. «Подожди, — Путин достал из карманчика аптечку и вскрыл ее. Разломил ампулу с морфием и набрал его в шприц. — Тебе сейчас полегчает, потерпи минутку…» — Он взял Тайпана за руку и оголил ее. Она не сопротивлялась, была вялая с дряблой бледной кожей. Когда делал укол, Тайпан отвернулся и Путину показалось, что его голова мертво отпала и он даже наклонился, прислушался к его дыханию. Но нет, сердце его жило, о чем говорили сильно набухшая сонная артерия, тяжелое с присвистом дыхание…

Он хотел спросить у раненого — почему его бросили, но посчитал такой вопрос пустым. Да и сам еще чувствовал себя прескверно — кружилась голова и было ощущение невесомости, оторванности от всего окружающего. Но глядя на страдания Тайпана, все личное почему-то отходило на задний план. Он вдруг поймал себя на том, что хочет помочь ему, как-то облегчить его физические мучения.

Отойдя в сторону, он нарвал большой пук травы и, сложив его надвое, положил Тайпану под голову. И, видимо, наркотик стал действовать, ибо до него донеслись слова Шамиля: «Я знал, что ты рано или поздно сюда придешь… Но жизнь так устроена — всему наступает конец, — Тайпан повернул к нему голову, но глаза не открыл. — Скажи, кто убил Джохара?» «Не я», — ответил Путин. «Тогда ты убей меня», — в уголке глаза эмира показалась влажная искорка. Она накапливалась и наконец быстрой струйкой растеклась по щеке. Путин поднял глаза, глянул на приходящее утро, безрадостное, пахнущее сгоревшей соляркой и кровью. «Ты в руках своего Бога, — сказал Путин, продолжая смотреть на небо, — он пусть и решает, что с тобой делать. — Он отстегнул от ремня фляжку и положил рядом с раненым. — Все могло бы быть по-другому, извини…» «Подожди… Если бы ты дал нам свободу, было бы все по-другому, а так…» «Кто ведет войну ради человеколюбия, тот победит врагов — это не я сказал, один умный китаец. — Твои воины отрезали иноверцам головы, мирных людей продавали в рабство, творили самосуд. И в конце концов забыли о главной цели, превратились в человеконенавистников… Из всех преступлений самое тяжкое — это бессердечие». «Нет, самое тяжкое — презирать своих врагов. У каждого из нас своя правда, а как узнать — у кого ее больше? Только одно средство — спросить у своего народа. А мой народ — за отделение от вас. И я должен был ему подчиниться». «А я тоже должен следовать воле своего народа, а он за целостность России. И как нам разделить это? Кто может нас рассудить? Только ничего не говори об Аллахе, ибо говоря о нем, вы лицемерите и искажаете идею своего Бога. „ „Аллах агбар, — это было сказано почти шепотом, с губ Тайпана скатился воздушный пузырь и он стал задыхаться. Однако справился с удушьем и снова повернул лицо к Путину. — Если бы у нас было хотя бы половина той техники… танков, самолетов, вы бы нас не выгнали в горы…“ „Ты ошибаешься: нет в мире другого народа, кроме русского, который сделал то, что он сделал в годы Великой войны. Одолел фашизм, одолеет террор, экстремизм. Ты, наверное, не знаешь, что „если царство разделится само в себе, не может устоять царство; и если дом разделится сам в себе, не может устоять дом тот. „ (Марк, гл. 3, ст. 24). «У меня к тебе просьба: когда завоюешь нас окончательно, не мсти моему тепу. Не мсти народу, он не виноват…“ «Да, твой народ не виноват, вся неискупная вина лежит на фанатиках и непримиримых душах…“ «Так всегда было и будет… — Тайпан издал стон и грудь его стала часто, напряженно вздыматься. И почти беззвучно закончил: — Уходи, дай мне спокойно умереть… я слышу, как рушатся ваши города…“ «Если тебе мешают города и люди, то тебе жить незачем“.

Путин поднялся и неуверенной походкой направился к спуску в ущелье. В лицо веял прохладный ветерок. Невдалеке, в вересковой рощице, прокричала птаха и не было в ее голосе ни страха, ни тревоги… И вдруг он замедлил шаг, затем и вовсе остановился. Замерев возле остроугольного камня, он что-то обдумывал свое. И, развернувшись, пошел назад.

Он долго стоял над врагом. Потом скинул с плеча автомат Шторма, извлек из него рожок, а из него — один патрон, который он тут же вложил в патронник. Затем из подствольника вынул гранату. Наклонился и положил автомат рядом с флягой. Не оборачиваясь, снова взял курс на южный створ ущелья.

Большие валуны он обходил, на мелких россыпях старался удержать равновесие, что давалось ему не без труда. Птаха снова дала о себе знать, но на этот раз в ее голосе был вызов.

Выстрел прозвучал так, как звучит первый гром — неожиданно и как бы предвещая что-то изменить. Он оглянулся и увидел Тайпана, поднявшегося по пояс с земли, едва удерживающего в руках автомат. А пуля-дура, видимо, не подвластная его слабой руке, стукнулась о камень и, искря, изменила направление, и по слепой случайности пересеклась с его движением. В правой ноге, чуть выше колена, обозначился ожог и лишь теплота, которая вдруг пролилась на голень, подсказала, что он ранен. Он еще раз оглянулся, но Тайпана не увидел, видимо, тот снова упал на землю.

Присев на небольшой камень, он ножом разрезал штанину и увидел рваную, рыхлую каверну, из которой густо сочилась кровь. Скрутив бинт, он перетянул ляжку и другим бинтом перевязал рану. «Сукин сын, — сказал про себя Путин и неизвестно, к кому относились эти слова. — Балда, расквасился, пожалел волк кобылку…» — он сплюнул клейкой слюной и поднялся. И по мере того, как спускался к ущелью, нога все больше и больше наливалась свинцовой тяжестью. Делалась каменной, неостойчивой. Боль поднималась выше, к паху, и ниспадала к ступне. «А может, — вяло пронеслось в голове, — Ельцин предупреждал меня, чтобы я не гнал тройку во весь дух? Может, он во мне разглядел то, о чем сам я не догадывался — все время стремлюсь бежать впереди времени? Но ведь не дистанция губит, а слишком ретивый темп…» Он вспомнил последние слова Тайпана и подумал: «А ведь он прав, если промедлить, не только отдельные дома, но и целые города будут лежать в руинах, ибо это только начало. Человечество может содрогнуться от действий интернационального терроризма… Апокалипсис, будь он проклят…»