Еще Заноза оставил в памяти генератора центральную часть тарвудского кладбища. Во-первых, там был незанятый склеп (не занятый никем беспокойным), а, во-вторых, по стенам склепа ползли розовые кусты, и цветы на них были такого густого бордового цвета, что казались черными не только ночью, но и при дневном свете.

С цветов все и началось. Сначала — с этих роз, случайно найденных и изрядно повеселивших. Ну, а дальше — больше. Кувшинки из Чарауница, левкои из палисадников Боголюбовки, фиалки с опушки леса и орхидеи из джунглей, вплотную подступающих к морю. Всякие там лютики-ромашки на заливных лугах Заноза раскрывшимися не видел — бывал там только по ночам — но днем, в вазе, они раскрывались, стало быть, тоже могли считаться цветами. Он наугад набирал координаты, уходил в портал, соображал, где оказался, и смотрел, какие тут есть цветы. Срывал один, выдумывал подходящую историю, а потом возвращался с добычей домой, чтобы в письме живописать приключения и подвиги, результатом которых стал бесценный цветущий трофей.

Надо было практиковаться. Не в сборе цветов, и не в выдумывании историй, а в чистописании. На кибердеке была и тарвудская раскладка, но Заноза из принципа учился выводить буквы руками. Хоть и не трудился избавиться от привычки украшать их хвостиками и завитушками. Он не собирался облегчать Беране чтение. Если уж ему сложно писать, пусть ей будет сложно читать — все должно быть справедливо. Да, принципы порой выглядят глупо, а порой и правда глупы, ну и что?

Романтично выглядящие черные розы с кладбища доставались ему без малейшего труда. За левкои он оставлял в палисадниках по три медяка, что тоже не стоило усилий. Безобидные лесные фиалки росли в таких местах, откуда хотелось сбежать и больше никогда не возвращаться — в пустых, прозрачных сосняках, где ничем не пахло, а воздух казался стеклянным. Что-то там обитало, и будь Заноза живым, оно не дало бы ему уйти, а что делать с мертвым — не знало. И хорошо. Про джунгли на краю моря, про деревья, стоящие по пояс в мутной воде, и про эту воду, пронизанную корнями, можно было вообще ничего не придумывать. Орхидеи охраняли такие чудовища, что фантазии нормального английского упыря на их осмысление не хватало. Заноза расстреливал гадов издалека, в письме выдумывал вместо них нормальных драконов, которых побеждал в честном бою — носом к носу, как рыцарю и положено — и отправлял Беране цветок, чувствуя себя, как минимум, принцем.

Джунгли по всем признакам были опасней лесной опушки… Но ходить на опушку было страшнее. Поэтому фиалки Берана за эти четверо суток получила шесть раз, а орхидеи — только дважды. Она не жаловалась, хоть орхидеи и красивее.

Заноза надеялся, что Берана не совалась сама в подступающие к лугам сосновые рощи. Хотя бы не совалась в них по ночам. Боголюбовцы, кстати, и днем туда не ходили, предпочитали леса, окружающие город с севера. Не такие светлые и прозрачные, зато обитаемые… То есть, населенные. В смысле — кем-то, а не чем-то.

Берана тоже предпочитала эти леса, холодные и темные. А потом Мигель ей мозги вправил. Не потому, что в предгорных ельниках и кедровниках было опасно — было, конечно, но не опасней, чем в любом другом нормальном лесу — а потому, что она повадилась лазать на плато к вивернам, собирать чешуйки. Шизанутая девка до сих пор считала, что это отличный способ заработать, и буквально пару часов назад рассказала, как она попадала на плато. Считалось, что туда невозможно забраться, и, наверное, много лет назад так оно и было, но с тех пор случились один-два оползня, сформировавших сравнительно пологий путь наверх. Пологий — это значит, что Берана залезала туда без веревок, крючьев и колышков. А сравнительно — потому, что у нее мозгов не хватило бы запастись альпинистским снаряжением, даже если б оно было необходимо. Все равно полезла бы как есть. Нет, она не была дурой — с дурой Заноза не стал бы связываться. Она просто была… madre, безмозглой. Это сплошь и рядом случается. Он вот такой умный, что сам от себя иногда офигевает. А мозгов все равно нет. Берана глупее. Но с мозгами та же беда.

Ему, понятно, никакая снаряга была не нужна. Чешуйки виверн — тоже. Просто стало интересно, какие они. Виверны целиком, а не голова отдельно, чешуя отдельно. Раз уж на плато можно забраться — нужно это сделать. Сказать потом Хасану, что видел настоящих драконов! Посмотреть, как он сначала не поверит, а потом поверит и удивится. И тогда можно будет ему рассказывать, какие драконы на самом деле. Хасан всегда слушает про все приключения, если они — правда. Ему интересно. И вранье он на раз отличает. А на плато, кстати, и без оползней можно влезть — отвесная стена не помеха, хватило бы крови на дайны. Но без крови, по-любому, лучше.

Еще было интересно, есть ли на плато цветы, и если есть, то какие?

Выходить туда прямо из портала было бы нехорошо по отношению к Мартину. Виверны пыхали огнем, настоящим, не иллюзорным. И, по-любому, были нервные, как все редкие звери. Появишься у такой перед носом без предупреждения — и привет, мявкнуть не успеешь, как сгоришь. Или, того хуже, съедят целиком. А обещал же подождать неделю.

Хотя, нет, сгореть, наверное, хуже, чем оказаться съеденным. Нож-то при себе. Изнутри виверны выбраться можно. А из пепла восстановиться нельзя.

Выбираться изнутри, однако, тоже как-то претило, поэтому портал Заноза открыл с таким расчетом, чтобы оказаться на проселке, ведущем от Небесного Клина вглубь леса, к хуторам.

Небесным Клином называлась дорога от города до Порта, прямая и почти безопасная. Проселки названий не имели, и безопасными не считались. Берана, впрочем, бесстрашно носилась по ним на своем Эбеносе, а лесовики, стар и млад бродили пешком. И когда Заноза, выбираясь в Предгорье, встречался с какой-нибудь бабулькой-травницей, или с собирающими птичьи яйца пацанами с хуторов, или с охотниками, которые по весеннему времени прикармливали зверье, которое подстрелят осенью — с ним здоровались без всякой опаски. Это в лесу-то, вечером, после заката! При том, что, наверняка, он был самой опасной тварью из всех, кто мог выйти на проселки из леса.

Людям достаточно было того, что он выглядит как человек.

А вот на Небесном Клине нет-нет да и случались нападения на подводы, ползающие между портовым и городским рынками. И нападали, наверняка, тоже люди. Там бы с вооруженным незнакомцем, без предупреждения вышедшим из леса, здороваться не стали. С невооруженным, скорее всего, тоже. Тарвудские представления об опасных и безопасных местах порой сбивали с толку. Но на Тарвуде многое сбивало с толку. А на драконов посмотреть все равно хотелось.

Берана, рассказывая про оползень, упоминала ориентиры, и Заноза быстро нашел белесый выход на скале с востока, трещину в форме перевернутого трезубца с северо-запада. Протиснулся в расщелину, вскарабкался по ней, упираясь в стены руками и ногами, и вот оно — каменное крошево, уже схватившееся намытой дождями землей, скрепленное корнями травы и молодых кедров. Все, как говорила Берана — можно подняться, даже если ты не столетний вампир, а восемнадцатилетняя пацанка.

Мысль о том, что человек нормальных, «взрослых» размеров не пролез бы в расщелину перед оползнем, Заноза отверг, как неуместную. Мартин бы пролез, а Мартин иногда очень даже взрослый. И Лэа бы пролезла… хм, мда. И, вообще, при чем тут взрослость?

Прежде чем начать подъем, он с минуту принюхивался. Никогда раньше не слышал такого запаха. Похоже на серпентарий, но чтобы так пахнуть, серпентарий должен быть размером с город. Заноза один раз забрался ночью в террариум с коброй… То есть, он пошел в зоопарк, он же не мог идти туда днем, и почему-то решил начать с серпентария. Увидел кобру и понял, что без нее не уйдет.

Хасан это тоже понял. Даже спорить не стал.

Хасан сам, добровольно, ночью в зоопарк не полез бы. Не потому, что это незаконное проникновение на охраняемую территорию, а потому, что это бессмысленное незаконное проникновение. Но отпустить туда Занозу в одиночку он тоже не мог. Ха! Еще бы! Его только отпусти! В тот раз, впрочем, и присутствие Хасана не помогло, потому что в кобру Заноза влюбился сразу, с первого взгляда.