Я принялся допрашивать эту старую сестру Заух. Ей нечего было добавить. Одеяло давным-давно потерялось, письмо так и не отослали. Она не хотела, чтобы послушница Марла знала что-нибудь о нашем разговоре, если только не подтвердится, что она действительно благородной крови, – чтобы не расстраивать ее. Это казалось вполне разумным.

Разумеется, я отнесся к этому скептически. Я пообещал старой курице, что наведу справки об этом вензеле и дам ей знать тотчас, как узнаю что-нибудь. Она сказала, что переезжает, так что не может оставить свой адрес. Мы договорились, что она заглянет ко мне через несколько дней, и на этом наш разговор закончился.

Я проследил, чтобы ее проводили, и переключил внимание на другого посетителя, и скоро почти забыл об этом деле. Но на следующий день ко мне зашел по делу майстер Тиккенпфайффер. Я увидел письмо – оно все еще лежало у меня на столе – и показал ему. Он согласился, что письмо кажется подлинным. Я попросил его навести справки, не особенно надеясь на какой-нибудь интересный результат.

Ну, как вы, наверное, уже все поняли, сплетенные руки оказались гербом царского дома Верлии! Это было изрядным сюрпризом, ибо Верлия, как вы сами понимаете, страна неблизкая. Я и представить себе не мог, каким образом это одеяло оказалось так далеко. Я решил, что оно вовсе не оттуда. Женщина сама могла вышить этот вензель, чтобы помочь своей дочери.

К тому времени я, конечно, слышал о Верлии, но немного, хоть и путешествовал изрядно. Мало кто из жителей Бельхшлосса вообще знал, что где-то есть такая страна, ибо большинство-то и в Гильдербург за всю свою жизнь не выбирается. Однако через несколько дней по городу поползли кое-какие занятные слухи. Как бургомистр я узнаю новости не позже остальных – это, в конце концов, мой долг! Прошу обратить на это внимание, ибо это важно. Сестра Заух говорила со мной прежде, чем кто-нибудь в городе узнал об исчезнувшем наследнике!

Я поручил майстеру Тиккенпфайфферу докопаться до сути произошедшего.

Когда старуха снова пришла ко мне, я сказал ей, что девушка и впрямь может оказаться важной. Я попросил возможности встретиться с ней.

Сестре Заух нездоровилось, и она хотела как можно скорее вернуться к себе в монастырь, но она прислала девушку ко мне. Так я познакомился с Марлой.

Я был очарован с первой же минуты, как увидел ее! Такая невинная, такая беззащитная красота – и, возможно, дочь древнего и влиятельного рода! По натуре своей я человек не слишком романтичный, но не скрою, ее положение тронуло меня. А очень скоро я перестал заботиться о том, кто были ее родители. Я влюбился!

Я сделал предложение. Она приняла его. Мы поженились.

Ну да, я знал, что существует небольшой шанс того, что она окажется аристократического происхождения, но не это повлияло на мой выбор. Возможность узнать это казалась так мала, а возможность доказать что-то – и того меньше. Не так уж много пропавших наследниц имеют богов, ждущих, чтобы доказать подлинность их происхождения! Я люблю ее саму и буду любить, каким бы ее происхождение ни было. Я принимаю ее такой, какая она есть, без приданого или верительных грамот.

И только позже, когда Тиккенпфайффер вернулся с окончательным докладом, только тогда понял я, что невольно женился на царице.

– На мне? – взвизгнула Марла. – Ты хочешь сказать, я законная царица, о которой мы слышим всю ночь? – Так и не дав Йоханну возможности ответить, она повисла на нем и с пылом поцеловала.

Как говорится, нет дурней дурнее старых дурней.

Я осмотрелся по сторонам. Оцепенелое недоверие – слишком слабый эпитет. Глаза Фриды расширились, и она прижала руки ко рту. Даже квадратная челюсть Фрица слегка отвисла. Рука капитана Тигра инстинктивно схватилась за рукоять меча.

Гвилл, впрочем, пребывал в состоянии, близком к апоплексическому удару. Мы с ним обменялись взглядами. Мы оба знали больше, чем остальные. Мы оба знали, что Марла никак не могла быть той, за кого ее выдают… разве не знали? Голова моя что-то плоховато соображала с недосыпу. Может ли быть такое, чтобы такого ушлого торгаша, как Йоханн, провели в делах, столь важных для его благосостояния?

Может ли Марла быть пропавшей царевной, несмотря на ремесло, которым она занималась в Гильдербурге?

С минуту никто не осмеливался сказать ни слова. Потом купец стряхнул с себя восторженную супругу и гордо огляделся по сторонам, изучая нашу реакцию. Первым заговорил солдат. Голос его был сух как соль и не выражал никаких эмоций.

– Сударыня, похоже, вы нашли сегодня вторую свою внучку! И внучатого зятя в придачу!

Купец вздрогнул и нехотя переглянулся со старухой. Надо же, какая большая и счастливая семейка!

– Ну конечно, сударыня, – без особого удовольствия сказал он. – Вы видите перед собой свою настоящую внучку и царицу.

– Я не верю ни одному вашему слову!

– Заверяю вас, факты неопровержимы! Даты совпадают. Настоятельница – то есть бывшая настоятельница, ныне уже покойная – написала подробное, хоть местами и чуть слишком многословное описание произошедшего. Она привела последние слова умирающей женщины. У меня с собой – наверху – переписанный текст ее письма. Уж не хотите ли вы усомниться в словах святой матери? И позвольте напомнить вам, все это привлекло к себе мое внимание до того, как вся эта верлийская история стала известной в Бельхшлоссе. И кто в такой дыре, как Лютцфройль, мог знать царский герб столь удаленной страны?

Гвилл снова поймал мой взгляд, как бы спрашивая, что нам делать. Я обдумал этический аспект проблемы. У меня не было особенных причин отравить Марле удовольствие, да и Йоханну тоже. Но я чувствовал, что развенчал Рози довольно бесцеремонно. Теперь я просто не мог уже быть излишне снисходительным ко всем остальным присутствующим.

Ну, почти ко всем.

Верно, фрау (или фройляйн?) Марла приходила мне на помощь несколько раз за этот вечер, но не по своей воле. И если уж на то пошло, рассказ ее мужа о сестре Заух касался единственного лица, кто не переставал поддерживать меня и кто заслужил мою поддержку куда больше, чем она.

– Кажется, опять моя очередь? – Я не стал ждать возражений. – Воистину сложное испытание, ваша честь! Как это ни грустно признавать, кажется, я встретил наконец достойного соперника, и – надо же! – в последнем раунде. Все же я сделаю все, что в моих силах, и не сдамся без боя. Самое лучшее, что я могу сделать, – это поведать вам печальную, недолгую и назидательную историю вальдграфа Мюнстера.

Впервые я встретил Мюнстера шесть или семь лет назад, в Винлянде. Тогда он был совершенно буйным, безрассудным юнцом. Этим летом я снова столкнулся с ним в Гильдербурге. Конечно, он изменился с тех пор, но не так, как меняется большинство мужчин к зрелым годам. Теперь он стал еще более буйным и безрассудным.

Должно быть, вы слышали уже о его брате, маркграфе. Во всем Фолькслянде не найдется землевладельца богаче его. Вне всякого сомнения, вы можете назвать с дюжину его дядюшек, двоюродных братьев и сестер и так далее, занимающих видные места при дворе, в Церкви или в области финансов. О респектабельности этой семьи ходят легенды. Фамильное древо их настолько ветвисто, что напоминает скорее целый лес.

Мюни – единственная паршивая овца, вышедшая из этого благородного семейства, и уж он прикладывает все усилия к тому, чтобы стать настолько паршивой, насколько это вообще возможно. Он унаследовал благородную внешность своих предков, но на этом сходство кончается. Как правило, день его начинается ближе к полудню вином, женщинами и песнями и продолжается в том же духе. К его основным увлечениям относятся женщины, дуэли, пьянство, пьяные ссоры, шулерство, бросание тени на доброе семейное имя, мелкие пакости вроде разлитого на лестнице масла, но и другие козни, на которые склоняет нас дьявол, не прошли мимо его внимания.

При всем при этом он – один из самых обаятельных людей, которых я встречал за свою жизнь. Он щеголяет своим богатством, одевается безукоризненно и привлекает к себе взгляды всех встречных женщин. Я редко видел его без спутницы, и, как правило, он ослепительно улыбался. Не родилось еще такого коня, что он не смог бы объездить. Он может напиться до чертиков с тобой на пару и разбудить после этого на рассвете, предлагая поразмяться немного в скачке с препятствиями – свежий, буйный и неотразимый. Короче, вся жизнь его – непрерывный вызов.