– О, нет! Хитёр – да, хотя теперь уже и этого нет. К тому же стал плохо видеть.

– Болезнь?

– Вроде того. Два золотых луидора на веках – и днём и ночью. Он даже чутьё на опасность потерял. А ведь от них сразу повеяло опасностью, от тех, что были три дня назад.

– Немцы! – я, не веря себе, уставился на его толстоносое лицо. – Корабль “Хаузен”!

– Да, “Хаузен”. Но только они такие же немцы, как сэр Коривль – африканец.

– А что в них было особенного?

– Да то же, что и в вас. Тень силы. Тоже настоящей, без кичливости, не напоказ. Думаю, их вела некая цель, идея. Или приказ.

– Кто они?

– Один немец – так себе, подставное лицо. Второй как будто перс, третий – голландец. Они заходили в кабинет и внесли деньги. Но был с ними ещё их раб – носильщик, пожилой турок. Молчаливый, печальный, в старых обносках. Вот он был страшным. С лицом унылым и покорным, он стоял вот здесь, в уголке (Луис указал рукой, и я тревожно взглянул. Ну что, пустой угол.) Стоял, не шевелился, пока те не вышли с готовыми бумагами. Подхватил их саквояжи и потащил. Но турок этот, как ни притворялся, а кое-какую оплошность допустил. Несущественно, какую именно, но я увидел – он у них главный. И не просто предводитель. Страшнее. Хозяин их жизней. Хотя наёмный немец об этом, кажется, и не подозревал.

– Мы идём по их следу, Луис, – я пристально взглянул ему в глаза.

– Уже понял, – тихо ответил он.

– Тогда, прошу тебя, сядь, возьми перо, бумагу и опиши их всех – внешность, одежду, манеры, походку, какие-то странности, редкие приметы. Достань из памяти всё, что только можно. Я отплачу.

– Не сомневаюсь. Но плата уже состоялась, и сердце моё говорит мне об этом.

– ?

– Тот редкий подарок и редкий миг. Восьмая чашечка кофе.

Он быстро сел за стол, и так же быстро замелькал над листом белый кончик пера.

Какое-то время стояла тишина. Её нарушал лишь шорох ложащихся на бумагу строк да едва слышимое поскрипывание при дыхании спрятанной на груди Бэнсона кожаной кобуры с пистолетами. Вдруг приоткрылась дверь кабинета, вышел Нох и сунул мне в руку едва на четверть исписанный лист.

– Это всё, что он вспомнил, – шепнул старичок мне на ухо и скользнул обратно в кабинет.

Я бегло прочитал, передал бумагу Бэнсону. В это время в кабинете раздался затейливый звон изысканных колокольцев: часы на столе сэра Коривля пробили одиннадцать тридцать.

– У нас ровно полчаса, – сказал я Бэнсону. Он кивнул, пряча бумагу, а я двинулся вслед за Нохом.

Сэр Коривль сидел в своём кресле. Лицо его было усталым и отрешённым. Однако, увидев меня, он вскочил, поклонился и встал сбоку стола. Деньги были аккуратно разобраны, в каждый мешочек и в каждый кошель были вставлены бумажки с написанной суммой. Часы, выстроившись в два ряда, топорщили свои откинутые крышечки. Я их машинально пересчитал. Сорок две! Судьба подмигивает мне! Точно сорок две золотые монеты в поясе капитана Стоуна.

Не без усилия оторвав взгляд от коллекции, я поднял глаза и увидел, что сэр Коривль умоляюще смотрит на раздувшегося от важности Ноха. Я вопросительно поднял брови и коротко спросил:

– Что такое?

Нох бочком подобрался ко мне и липким и сладеньким голосочком заворковал:

– По моему бедному разумению, милорд, сэр Коривль предложил выход из создавшейся ситуации, не лишённый, на мой взгляд, здравого смысла.

– И в чём этот его здравый смысл? – подозрительно спросил я.

– Он предлагает внести объявленную сумму, – старичок повёл ручкой над столом, – в королевскую казну в счёт покрытия расходов на борьбу с преступниками и негодяями. А фальшивые деньги, полученные от команды Хаузена, уничтожить, как будто их и не было.

– Ка-ак?! – грозно вскричал я. – Но они действительно фальшивые, вы убедились?

– Действительно, убедился, – врал вдохновенно старик.

– Так ведь на это есть твёрдый закон!

– Но и пополнение королевской казны, милорд… Такой суммой… И если учесть обстоятельства…

– Какой такой суммой?

Нох трепетной ручкой подал мне лист бумаги с написанной на нём цифрой.

– Двести семьдесят две тысячи семьсот пятнадцать фунтов стерлингов, – прочёл я вслух, и опешил, и онемел. Место в английском парламенте стоит три тысячи фунтов, а тут…

– И ещё около пятидесяти тысяч – золото и камни, и коллекция часов примерно на…

– Минутку! – остановил я его. Помолчал. Подумал. – А фальшивые – расплавить, как будто их и не было?

– Так, так, расплавить.

– Остальные деньги вы предлагаете поделить на две равные части – одну в королевскую казну, вторую – мне, то есть в бюджет тайной полиции?

Я нахально смотрел на него, и сэр Коривль с мольбой смотрел на него, а старый плут Нох недовольно смотрел на стол и кучу денег на нём.

– Да, – наконец промямлил он. – Тайная полиция половину может забрать себе.

– Тогда одно уточнение, – вкрадчиво сказал я.

– Что? Что? Какое? – вскинулся Нох встревоженным воробушком.

– Часы мы в общей сумме учитывать не будем.

– Кому же они… Тогда…

– Никому. Часы останутся здесь.

– Простите, милорд, я не совсем понимаю…

– Я объясню. Коллекция, а особенно такая вот редкая, имеет право на собственную жизнь. Вот, взгляните на неё. Ей всё равно, что у хозяина сердце преступника! – я грозно обернулся к растерянному сэру Коривлю, красному, недоумевающему. – Ей важно, чтобы в этом сердце нашлось по капле любви, заботы и восхищения. Тогда коллекция будет жить и восполняться. А если отнять этот предмет у заботливого и трепетного хозяина – его тут же разворуют, растащат, умрёт красота, и я – знайте вы, казначей, я не подниму на неё руку!

Тускло блестело золото. Раззявил немую пасть ограбленный камин. Мёртвой змеёй свисала цепь. Повисла тишина, пронзительнее и трагичнее которой не знал, наверное, этот кабинет.

– Не стану спорить с вами, милорд, – загробным полушёпотом проскрипел Нох, страдальчески заламывая руки.

– Вы слышите, сэр Коривль, – обратился я в другую сторону. – Поручаю предмет вашей страсти вашим дальнейшим заботам. – И, деланно равнодушно отворотясь от стола, своим прежним, усталым и безразличным голосом докончил: – Приберите часы. Они, как и ваша жизнь, остаются сегодня при вас.

Всей своей кряжистой тушей метнулся ко мне сэр Коривль (хорошо, что Бэнсон не видит, – подумал я), – схватил и поцеловал мою руку, и с глубокими и частыми поклонами стал пятиться назад, к столу.

Нох торопливо паковал монеты и золото.

– Сядьте! – сказал я разбитому, с сумасшедшей слезинкой в глазу, хозяину кабинета. – Возьмите новый лист бумаги, перо. Пишите.

– Что писать, милорд? – прошептал, зажав перо в толстых пальцах, сэр Коривль.

– Пишите следующее. Я, ваше полное имя, титул и чин, добровольно передаю сумму в триста двадцать две тысячи фунтов стерлингов представителю королевской тайной полиции, – тут я заметил, что кончик пера вильнул, замер – о, какое нетерпеливое ожидание! – и с внутренней усмешкой, голосом ровным и медленным продолжил: – Имя которого мне неизвестно, для включения в статью бюджета, расходующую средства на борьбу с фальшивомонетчиками. Написали? Далее. Прошу учесть величину моего взноса при рассмотрении моей просьбы о зачислении меня на службу в королевскую тайную полицию. Число, подпись.

– Без пяти двенадцать, – приоткрыв дверь, негромко сообщил Бэнсон.

Я сделал ему знак подождать и задумчиво обратился к сэру Коривлю, принимая от него подписанную бумагу:

– Разумеется, ваша просьба будет принята. Вот только как нам связываться с вами, чтобы не выставлять вас на обозрение лишним глазам?

Он смотрел на меня, приоткрыв рот, с растерянностью и недоумением.

– А вот, – продолжил я бессовестное действо, – ваш секретарь – он не очень болтлив? Нет? Вот и хорошо. Вот через него мы с вами и будем сообщаться. А устным паролем и паролем на любом письме к вам будет (я наклонился к столу и таинственно понизил голос) – слово “хаузен”.