Что мог сказать я в этот миг? Как тяжело и страшно, оказывается, вершить чужие судьбы! Я встал и произнёс:

– Позвольте, миледи, вашу руку.

Стараясь не смотреть на её выкатившуюся стремительную слёзку, я подхватил тонкую, безвольную руку, положил её в сгиб своего локтя и двинулся к дальнему краю стола, к бледному, с бакенбардами, как у Уольтера Бигля, отцу. Мы приблизились, и он встал.

– У вас прекрасный отец, миледи, – твёрдо сказал я, отважно глядя ему в глаза. – Именно на таких мудрых и честных людях держится наша Англия! Вы ведь виг, если не ошибаюсь?

– До края ногтей! – с жаром воскликнул он, стремительно багровея.

Анна-Луиза покачнулась. Я сильно, намеренно сильно прижал её локоть к своему боку.

– Прекрасно! Возможно, что мы ещё поговорим с вами об этом. Ну а пока я бы хотел вспомнить о цели своего визита, а заодно развеять некоторую неопределённость.

Я отступил, оставив дочь с отцом, подошёл и положил руку на плечо Луиса.

– Этот человек – не просто служащий адмиралтейства. Он – лучший работник моего ведомства в Бристоле и, не побоюсь этого слова, достояние Англии.

Единый, изумлённый вздох за столом. А я неудобно переступил – и вдруг страшной болью прострелило в ноге. Я подошёл к окну, быстро достал и проглотил шарик опия. Повернулся и, собравшись с силами, изобразил что-то вроде улыбки. Сказал, обращаясь к бедной девушке:

– Сейчас вам лучше сесть, миледи.

И вот, она села – рядом с отцом, и тогда я продолжил:

– Вы никуда не едите, Луис. (Короткий, едва слышимый стон.) Вместо вас еду я. Сам. И одно это говорит о том, какую работу вы проделали!

Тут я не удержался. Я вытащил и потряс в воздухе исписанными листами – сообщением о людях с “Хаузена”.

– А что, – я замер с поднятой рукой, как будто внезапно о чём-то подумал. – Как человек Луис вас устраивает?

(Пристальный взгляд в сторону обладателя бакенбардов.)

– Безупречный молодой человек, – честно сказал отец Луизы.

– Так если бы у него были состояние и титул…

– Да, милорд, твёрдо ответил он, – я отдал бы за него дочь. Но интересы Англии и нашего рода…

– Интересы Англии представляю здесь я. И уж поверьте, кое в чём они совпадают с интересами вашего рода. Какое, по-вашему, состояние определяет богатого человека? Давайте попросту, без манер, у меня уже крайне мало времени.

– Без годового дохода? Одной суммой? – деловым тоном спросил он.

– Без годового дохода. Одной суммой.

– Пятнадцать тысяч фунтов.

Снова стон и коротенький всхлип.

– Не кажется ли вам, что это знак свыше? – торжественно произнёс я и кивнул Бэнсону, и порадовался, как я угадал.

Бэнсон достал из-за портупеи тяжёлый кожаный кошель и, подойдя, положил его на стол перед Луисом.

– Пятнадцать тысяч фунтов, – продолжил я. – Ваше жалованье, Луис, и премия вот за это (я снова потряс бумагами).

Надо отдать ему должное. Не изменившись в лице, он встал и с достоинством поклонился. Я шепнул на ухо Бэнсону, он быстро вышел. А я продолжил, отступая вслед за ним к двери:

– Служба, на которой сейчас находится Луис, требует, чтобы он был незаметен. Это значит, что ему нельзя иметь титул. Но как только она закончится – я имею в виду его сегодняшнее место, – Луис получит такой титул, какой сам выберет. Или купит вместе с понравившимся ему поместьем.

Я посмотрел на Луиса, на Анну-Луизу, и серьёзным тоном поправился:

– Вместе с понравившимся им поместьем. Сейчас принесут гарантию моих слов, а пока я должен извиниться за доставленное беспокойство и выразить сожаление, что заботы, связанные с интересами короля нашего Георга, не позволяют мне далее наслаждаться вашим добрым обществом. А вот и гарантии, – добавил я, увидев входящего Бэнсона.

Он подошёл к столу и рядом с первым кожаным мешочком поставил второй, немногим поменьше.

– Ввиду открывшихся только что обстоятельств. Лично от меня. Свадебный дар. Пять тысяч фунтов.

Вздох прокатился по столовой. Слетало с лиц и таяло оцепенение. Кто-то начал привставать за столом, а я качнулся к двери, кивнул – Робертсон и Готлиб быстро вышли. Рядом со мной скрипнул половицей Бэнсон. И тут я повернулся, поймал взгляд отца Анны-Луизы и, вытянув к нему трость, проговорил:

– Верьте мне. В вашем роду ещё будет пэр Англии.

И вышел из залы.

(Дописав эти строки, я подумал, что красиво было бы этим завершить эпизод. Но он, если быть до конца откровенным, ещё немного продлился.)

Мы вышли, и уже на улице меня догнал Луис. Я торопливо стал спрашивать – как всё вышло, не допустил ли я, на его взгляд, чего-то ненужного.

– Кто, кто вы такой? – вместо ответа проговорил он, дрожа так, что зубы его стучали. – Как ваше имя?

– Томас Локк Лей.

– А! – выкрикнул он. – Я же так мечтал встретить вас!

– Меня? – я не сдержал изумления.

– Томас Локк и его заговорённый “Дукат” – это же легенда в адмиралтействе!

– Ну вот, на нас смотрят в окна. Запоминай. – И я быстро назвал ему адрес. – Поедете с Луизой за свадебными покупками – загляните. Пару дней, думается, мы ещё будем в Бристоле.

Он крепко пожал мою руку и отошёл, проговорив:

– Томас Локк. Теперь можно верить, что всё это – правда.

Друзья в нашей жизни – не просто люди, заполняющие пространство и время. Они – если вы понимаете меня – и есть сама эта жизнь, её ткань, её кровь и дыхание. Я сделал все дела, хотя и дорогого мне это стоило, и готов был плыть за близнецами – мы теперь точно знали, куда.

Но оказалось, что дела я сделал не все. Медленно ползал во тьме за спиной ядовитый паук, крался, выкладываясь то влево, то вправо, приготавливая к удару свои смертоносные хелицеры [14]. И метнулся из тьмы в самый удобный момент – когда я считал, что опасности больше нет. Но надёжный, преданный друг заметил мелькнувшую тень и встретил ядовитого гостя железной иглой.

Я отплатил другу чёрной неблагодарностью: не взял его с собой, когда метнулся в погоню. Он простил меня за это.

Буря чувств клокотала в моей груди. Прежде всего – потрясающее ощущение собственного успеха, – это сэр Коривль, адмиралтейство и “Хаузен”. Затем – внезапно свалившаяся на меня гора денег и золота: опять же сэр Коривль и его сундук. И, наконец, сладкий огонёк радости в самой серединочке сердца: понимание того, что я принёс счастье двум людям на этой земле, ослепительное и нежданное. Но под смесью удовольствия и восторга жгли меня две струи невидимого огня: притихшая, но всё же с тупым упрямством рвущая меня боль в ранах, и – предстоящая разлука с Эвелин.

Словно царь я восседал в громадном мягком кожаном кресле. (Это был мой домашний трон.) Голый по пояс, с белыми повязками на ранах. Вытянутая больная нога покоилась на вершине сваленных в кучу одеял и подушек. Здесь, на втором этаже, в бескрайней обеденной зале собрались люди, которым я мог доверять во всём и чьё присутствие в моей жизни было исполнено силы и смысла: Давид, Генри, Нох, кое-кто из матросов, Бэнсон с Алис, Эвелин, Бигли.

На полу поверх толстого индийского ковра растянули белый атласный паланкин, и на него высыпали всё содержимое ограбленного сундука. Тусклым, тяжёлым, неровным холмом лежало сокровище и вдавливалось в ковёр, собирая паланкин в морщинки и стрелочки, и невидимо, тихо дышало.

Взволнованный Робертсон, то и дело резким движением головы откидывающий назад длинные волосы, с воодушевлением рассказывал собравшимся о нашем визите в адмиралтейство. Важно прохаживающийся рядом Нох время от времени терял роль и, подпрыгивая чёрным воробушком, торопливо вставлял уточнения и замечания. Дамы ахали.

– Сколько-сколько подарили секретарю? – изумлённо спрашивал Генри.

– Двадцать тысяч! – кричал старенький скупердяй и, горестно заламывая руки, заглядывал всем в глаза, ища сочувствия и поддержки.