— А чего он тяжелый такой? — удивился рядовой, укладывая мумию на пол лабаза. — Пуда на два потянет. Неужели столько побрякушек наберется?
— А то, — усмехнулся Фомин, — финтифлюшек на нем, как игрушек на новогодней елке. Вот только с золотишком мы, похоже, пролетели! — удрученно заявил он, заглянув внутрь домовины.
На дне долбленки обнаружилась масса интересных для любого археолога, но не имеющих никакой ценности для распотрошивших захоронение чекистов, вещей: маленькие уродливые человечки из окислившейся от времени бронзы, фигурки животных из камня, кости и дерева, какие-то веревочки и сетки, с вплетенными в них сложными узорами из бусинок, птичьих костей и перьев.
— Хлам, — авторитетно заявил Ухримчук, вволю порывшись в пыльном богатстве шамана.
— Сам вижу, что туфта, — согласился Фомин. — Ну, должно же у него быть что-нибудь ценное?
— Смотри, Сергеич, блестит что-то! — На голову шамана упал солнечный луч и сквозь перья странной высокой шапки, натянутой едва ли не до самого носа мумии, что-то действительно блеснуло.
— Ну-ка! — Недолго думая, Фомин сорвал головной убор мертвеца. — Я же говорил! — победно воскликнул он, демонстрируя подчиненному драгоценную находку. — Натуральное рыжьё!
При ближайшем рассмотрении оказалось, что пернатая шаманская шапка состоит из чеканной золотой пластины с выпуклыми изображениями сказочных существ и животных. Концы пластины были соединены друг с другом на манер обода, этакого подобия царского венца. Чтобы венец держался на голове, к нему была приклепана крестообразная конструкция из согнутых золотых прутков, декорированных орлиными перьями в виде сложенных крыльев. Со временем перья слежались и закрыли от чужих глаз золотой шаманский венец.
— Натуральная корона! — напялив шапку на голову и распинывая по углам лабаза черепа, радостно отбил чечетку Фомин. — Надо еще пошукать, — предложил он, немного успокоившись, — может у него под кухлянкой чего заныкано?
Сказано — сделано: не мудрствуя лукаво, чекисты спороли закорженевшие завязки с кухлянки и вытряхнули скукоженную мумию из одежды. На смуглой до черноты коже мумии виднелись многочисленные татуировки.
— Да он почище наших блатных расписан, — хохотнул Ухримчук, разглядывая ссушеное до состояния воблы маленькое тельце, — места свободного нет!
— Не на то пялишься, — проворчал Фомин, без всякого почтения стаскивая сдергивая с рук шамана сплетенные из тонких золотых проволочек браслеты. — Поторапливаться надо — стемнеет скоро! А нам еще зеков до лагеря вести. В темноте, сам знаешь, все что угодно может случиться…
— Понял, командир! — кивнул Ухримчук, выдергивая из ушей мумии серьги из красноватого камня с золотистыми прожилками. — Может драгоценные? — произнес он, пряча серьги в карман форменных брюк.
— Может, — согласился Фомин. — Берем все, что сможем унести, а в лагере рассмотрим.
— Так на нем уже ничего не осталось, — заявил рядовой. — Обобрали бедолагу до нитки…
— Ему ни к чему, а нам пригодиться, — сказал Фомин. — Заворачиваем весь найденный хабар в кухлянку и валим!
— Слушай, Сергеич, а можно я череп медвежий заберу? — спросил Ухримчук. — Никогда таких громадных не видал…
— Бери, что хочешь, — отмахнулся от подчиненного Фомин. — Бубен не нужен?
— Да на кой он мне?
— На стенку рядом с черепом повесишь, — предложил сержант.
— Не-е, не надо, — отказался Пахом. — Мне черепа за глаза… Ну и долю… Не обманешь, Сергеич?
— Я ж сказал — не обижу! — произнес Фомин, пакуя находки в шаманский кафтан. — Все, пора!
До лагеря бригада Терентьева добралась уже в темноте. После развода и сдачи зеками рабочего инвентаря, осужденные, получив за выполнение плана повышенную, но не ставшую от этого более сытной, пайку, разбрелись по сырым баракам. Витек, «сверкая» огромной фиолетовой шишкой, со стоном повалился на лежанку:
— Черт, как башка-то трещит! Надо же было так опарафиниться! До сих пор не пойму, как так вышло? Сам себе в лоб заехал…
— Я говорить, что ойуун сердится будет? — Нуолан уселся на лежанку рядом с Витьком. — Мстит! — безапелляционно заявил он.
— Так почему только мне мстит-то? — поглаживая шишку ладонью, спросил Полевой. — С Ухримчуком ничего страшного не случилось! Они с Фоминым целый мешок барахла из могилы выперли! И хоть бы что!
— Нельзя Великий Шаман тревожить! — не «съезжал с темы» эвен. — Нельзя могилы грабить! Плохо всем будет! Очень плохо, однако! Не простит Тулуурдаах обиды…
— А, заладил, словно Попка-попугай! — отмахнулся от предостережения Николая Полевой. — Не простит, плохо всем будет… — передразнил он эвена. — Пока плохо только мне!
— Повиниться тебе перед ойууном надо, однако, — подумав, произнес Николай. — Задобрить. Жертву малую принести…
— Коля, ты чего с дуба рухнул? Какая жертва в наше-то время? — Витек, забыв про головную боль, даже голову от лежанки оторвал. — Ну, съездил я себе по лбу — значит, сам дурак косорукий! И никакие мертвые шаманы тут не причем!
— Нужна жертва, — продолжал талдычить свое Нуолан. — Не задобришь Шамана — умрешь!
— Да иди ты со своей ерундой! — Витек вновь упал на нары и отвернулся спиной к эвену. — Спать буду! Не мешай!
Нуолай смотрел в спину Полевому с таким жалостливым выражением лица, словно Витек уже кончился, или вот-вот отдаст Богу душу.
— Моя предупредить, твоя сам думай! — со вздохом произнес он, занимая свое место на нарах.
— Не переживай, Коля! — постарался «утешить» эвена Крылов. — Все нормально будет… Если нашу теперишнюю жизнь можно назвать нормальной.
Над погрузившимся в темноту лагерем, вновь поплыл звон стального рельса.
— Отбой! — продублировал команду пребывающий в наряде «вертухай». — Потушить свет!
Зэки быстро задули мерцающие в разных углах барака свечи и светильники. Крылов уткнулся носом в тюк с тряпьем, заменяющим ему подушку — так меньше доставали кровососы, и вскоре соскользнул в тревожный сон.
Короткая и резкая, как удар хлыста, автоматная очередь стеганула по ушам. Не понимая спросонья, что происходит, Дмитрий скатился с кровати на пол и, присев на корточки, огляделся. Сквозь многочисленные щели в барак пробивались отблески полыхавшего на улице огня. Громко вопили люди, беспорядочно стреляя в белый свет, как в копеечку.
— Мужики, че за байда? — перекрикивая звук выстрелов, спросил у таких же перепуганных зэков Крылов.
— Может немцы? — предположил один из сидельцев.
— Черт его знает! — ответил кто-то. — Но шухер знатный!
— Ойуун приходить мстить! — подал голос Николай. — Моя чувствовать, однако! Его с рассветом уходить только… О-о-о! Ойуун Тулуурдаах не губи! — взмолился Уяганов. Глаза эвена закатились, он резко побледнел и, шепча нечто нечленораздельное, медленно завалился на пол. Оказавшись на земле Николай забился в конвульсиях, а на его губах выступили клочья пены.
— Припадочный! — выкрикнул кто-то из зэков. — Держите его, хлопцы, а то язык проглотит!
Никто не заметил, как Полевой, сидевший на корточках возле нар, неожиданно поднялся в полный рост и, разбежавшись, боднул головой сучковатую бревенчатую стену, как будто хотел проломить её головой. Стена выдержала нечаянную атаку, чего нельзя было сказать о пробитой насквозь острым еловым сучком голове.
— Витек? Ты чего? — Крылов кинулся к приятелю, но Полевой уже сучил ногами в предсмертных судорогах. — Как же это? — Димка отшатнулся от мертвеца, не отрывая взгляда от сучка, торчащего из затылка товарища.
Продолжая пятится, Крылов добрался до нар и тяжело опустился на сбитые плахи. Окружающий мир вдруг утратил для Крылова весь свой незыблемый материализм, превратившись в зыбкий и нереальный кошмар. Как жить в этом кошмаре дальше, Дмитрий не знал. Оцепенев от осознания своей ничтожности и никчемности перед лицом древних, как мир, сил, он полностью ушел «в себя», не замечая, что твориться вокруг.
