Здесь П.А. Кропоткин во многом пересекается с М.И. Венюковым, также писавшем о человеческих, даже дружеских отношениях Н. Н. Муравьева со ссыль­ными революционерами, от декабристов, получивших в 1856 г. «всепрошение по хо­датайству Муравьева же», до петрашевцев (М.П. Петрашевский, Н.А. Спешнев, Ф.Н. Львов) и народников (М.А. Бакунин), из которых М.И. Петрашевский являлся «даже одно время чем-то вроде хозяйки дома Муравьева» и «пользовался этим положением, чтобы говорить своему покровителю вещи, которые не смели сказать другие: напри­мер, укорял его за стремление удешевить полицейскими мерами хлеб на иркутском базаре, за ложную экономическую политику в Забайкалье, при снаряжении амурских сплавов и т. п. И Муравьев слушал, оспаривал, как умел, может быть, сердился; но никогда не думал за несходство мнений ссылать Петрашевского в Минусинск, как сделал потом Корсаков».

Граф Амурский содействовал в возвращении прежних чи­нов Н.А. Спешневу и Ф.Н. Львову, а «Спешнев был сделан Муравьевым даже редак­тором основанной в 1858 году газеты «Амур». М.А. Бакунин же «нашел себе покро­вителя в Муравьеве, который доставил ему нечто вроде нештатного, но постоянного и прибыльного места адвоката золотопромышленников при главном управлении Восточной Сибири». Отмечал географ и «широкое умственное движение» в иркут­ском обществе, вызванное деятельностью Н.Н. Муравьева-Амурского.

Спустя 40 лет в своих «Записках революционера» П.А. Кропоткин, ставший к этому времени одним из виднейших представителей радикально-демократического крыла русского общества, идеологом отечественного анархизма, уже принципиально и по-иному отзывался о Н.Н. Муравьеве-Амурском, указывая, в частности, на то, что «демократическая республика не вполне бы удовлетворила его». Подобная оценка выглядит крайне завышенной на общем фоне свидетельства о генерал-губернаторе Восточной Сибири его сподвижников, в том числе и самого П.А. Кропоткина, сде­ланных им ранее, вследствие чего можно усомниться в ее объективности, тем более, если учитывать склонность и других революционеров 19 в. переоценивать радика­лизм политических воззрений Н.Н. Муравьева.

Приводит князь-революционер и примеры реализации генерал-губернатором Вос­точной Сибири своих либеральных проектов. Так, решая задачу заселения региона в ус­ловиях острого недостатка в поселенцах, Н.Н. Муравьев «прибег к необычайным мерам», а именно: «ссыльнокаторжным, отбывшим срок в каторжных работах и приписанных к... промыслам, возвратили гражданские права и обратили в Забайкальское казачье войско... Затем Муравьев добился полного освобождения тысячи каторжников (большею частью убийц и разбойников), которых решил устроить как вольных переселенцев по низовьям Амура». Наконец, генерал-губернатор «принял как колонистов две тысячи солдат из штрафных батальонов. Их распределили как приемных сыновей в казачьи семьи или же устроили артельными холостыми хозяйствами в деревнях Восточной Сибири». Эти шаги, беспрецедентные для феодально-крепостнической России, безусловно, свидетельствуют о прогрессивности взглядов Н.Н. Муравьева-Амурского, а их реализация - об известном гражданском мужестве генерал-губернатора.

Таким образом, дневники и мемуары побывавших на Дальнем Востоке путешест­венников и писателей позволяют судить о генерал-губернаторе Восточной Сибири Н.Н. Муравьеве-Амурском как о либеральном политике, смелом и инициативном государст­венном деятеле, и вместе с тем сложном, противоречивом человеке, в характере которого сочетались как положительные, так и отрицательные качества. Наиболее точно сформу­лировал это П.А. Кропоткин, рассуждая «о пользе и вреде, принесенных Муравьевым», замечавший, что первая выразилась «в толчке к жизни, сообщений Сибири, в некотором искоренении взяточничества и т.п.», а вред - «в направлении, в характере управления, в деспотизме, усвоившемся здесь, во влиянии личностей и т. п.».

Однако известно и другое высказывание о генерал-губернаторе, принадлежащее М.И. Венюкову, считавшему, что «для Восточной Сибири «век Муравьева» был тем же, чем век Екатерины II для всей Рос­сии и век Людовика XIV для Франции». Трудно не согласиться с последним высказыва­нием, ибо оно как нельзя более емко и точно отражало роль и место Муравьева в истории России вообще и ее дальневосточной окраины в особенности.

А. А. Сабадаш, из книги «Записки Гродековского музея, выпуск II». Хабаровский краевой краеведческий музей им. Н.И. Гродекова, 2001.

До того, как меня серьезно заинтересовала эта личность, про князя я знал, что он из простых дворян, здоровья был отменного, любовник Екатерины Второй, влиятельный сановник, одноглазый, потом ему дали "отлуп" и на этом все. Да еще в литературе в мелких эпизодах встретил упоминания, как правило, в связи с анекдотическими ситуациями, в том числе, как "потемкинские деревни" за ночь перетаскивали с место на место, пока царица отдыхала в пути… Выставлен он был эдаким махровым пронырой и жуликом. Знал, что о нем написал книгу "Фаворит" В. Пикуль, даже прочел немного о его "подвигах" на любовном фронте.

Более ста лет не было ему памятников, и даже могилы, не хватало еще любовникам всяким памятники ставить, да их у Екатерины была тьма… Только в недавнее время по телевидению показали сюжет с поиском его захоронения и праха в Херсоне, да сказали несколько благодарных слов.

Когда я уже узнал, кто жил в физическом теле князя Потемкина-Таврического, кем была ранее личность этого человека и кем стала позже, в сердце моем воспылал протест: не может такого быть, чтобы великая сущность мелко прожила очередную инкарнацию, очередное воплощение, здесь что-то не так. И вот что получилось в результате выражения этого протеста.

Как и в первой части, после общей характеристики начнем хвалить, это получается труднее всего. Не верите - попробуйте сами, и вы легко сможете убедиться, насколько легче залить грязью человека, чем выделить лучшие его качества и принизить его слабости или действия, не соответствующие морали на текущий момент. Объясняется это до омерзения просто: очерняя великого, умного, знающего, принижая его, можно возвыситься над ним и тем самым, якобы, а иногда и реально, занять более высокую ступень в иерархии интеллекта, знаний, талантов, способностей и достойных дел. Так делает ничтожество, не способное возвыситься в силу своего ничтожества. В свое время именно ничтожество захвативших власть и старалось уничтожить память о великих делах царского времени и их авторах.

Пусть меня простят авторы очерков о князе Потемкине, что не упоминаю все их имена здесь. В данном случае я не являюсь историком, только переписываю чужую информацию в том числе и дословно, и перетасовываю ее, как карточную колоду, сам с любопытством наблюдая, что из этого получится. А вот то, что я знаю и впервые хочу рассказать читателям - так это на последних страницах, да и то - совсем немного.

Известный русский государственный деятель Михаил Михайлович Сперанский, вошедший в историю как составитель 45-томного Полного собрания законов Российской империи и 15-томного Свода законов Российской империи, однажды сказал:

- "За все восемнадцатое столетие в России было четыре гения - Меншиков, Потемкин, Суворов и Безбородко". Трое из них были современниками и сподвижниками Екатерины Второй.

Наиболее объективные сведения о Г.А. Потемкине, как мне показалось, приведены в работе Н. Шахмагонова "Князь Потемкин-Таврический". Вот оттуда и начнем тасовать колоду.

Родился Григорий Александрович Потемкин, в дальнейшем Потемкин-Таврический, 13 сентября 1739 года в селе Чижово Смоленской губернии, в семье отставного секунд-майора, представителя древнего дворянского рода, Александра Васильевича Потемкина. В свое время, до царствования Петра Первого, род Потемкиных был знаменит, предки Григория Александровича нередко занимали высокие посты на государевой службе и оставили заметный след в истории Руси.