Аритон был единственным, кто обладал силой возродить прошлое, и эта мысль наполняла его бесконечной печалью. Меч сейчас, в его состоянии, оказался бы более подходящим спутником, чем нежная лиранта. И все же Аритон упрямо брал аккорд за аккордом, пока у него не зазвенело в ушах от бесцветных и даже фальшивых звуков, рождавшихся под его пальцами. Только тогда он уступил напору печали, лишившей его внутреннего покоя.

Каким же глупцом он оказался, не вняв в Кайд-эль-Кайене предостережениям Асандира!

Обучение, которое он получил у магов Раувена, не позволило Аритону ухватиться за эту мысль и свалить всю вину на Асандира. Любой дар силы имеет две стороны. Красота паравианского мира, столь беспечно впитываемая им среди холмов Кайд-эль-Кайена, ныне обернулась сотнями болезненных ран. Но если усилием воли оборвать эту связь, если закрыть внутреннее видение, он лишится надежды и всего того, что представлялось ему сейчас сияющей истиной, заставлявшей дух подниматься над временем и смертью.

Нет, уж лучше обречь себя на страдания, неизбежно связанные с принятием короны Ратана. Узы королевской власти не вечны. Рано или поздно смерть освободит его от них.

Сумерки постепенно размывали белесые очертания каменных обломков. Туман был чем-то похож на заплесневелый, свалявшийся войлок. Аритон съежился, прикрывая от ветра свою лиранту — непревзойденное творение Эльшаны. Если он и слышал приближающиеся шаги, то посчитал их игрой призраков. Часть этих призраков, подобно колючкам, впивалась в его совесть, пока Аритон наглухо не закрыл ее от их домогательств. Другая часть вела себя более угрожающе, будто норовя впиться ему прямо в тело.

— Эт милосердный, а я уже два раза подряд принял тебя за статую!

Голос Лизаэра был заглушён шарфом, в несколько слоев обмотанным вокруг шеи. К вечеру значительно похолодало, в воздухе пахло снегом.

— Да ты тут совсем замерз.

Аритон открыл глаза и увидел, что уже стемнело. Его пальцы онемели от холода, и он поспешно засунул руки в рукава, подальше от безжалостного ветра. Какое бы будущее ни уготовила ему судьба, инстинкт музыканта заставлял Аритона беречь руки.

— Подвинься.

Лизаэру показалось, что брат забыл о его присутствии.

— Ты слышал? Подвинься, я сяду рядом.

Аритон запоздало кивнул. Пока он перемещался, край камзола зацепился за щербатый гриф лиранты. Аритон дернул плечом, и струны жалобно зазвенели.

Скорбные звуки, да еще в столь пустынном месте, удручающе подействовали на Лизаэра. Он подошел к обломку, на котором сидел брат, и тоже сел, безуспешно пытаясь устроиться поудобнее.

— Ну и места ты выбираешь для уединенных размышлений. Это доставляет тебе извращенное удовольствие или позволяет избавиться от нежелательного общества?

Аритон слабо улыбнулся.

— Наверное, и то и другое.

Он не спросил, что заставило Лизаэра разыскивать его во мгле холодного зимнего вечера. В башне было теплее и уютнее. Дакар готовил жаркое из баранины — он зарезал овцу, купленную им у странствующего пастуха, которого непонятно как занесло вместе со стадом в эти края. В очаге нижнего караульного помещения башни Келин сейчас вовсю пылал огонь, а в котле кипела вода. В отличие от остальных каменных строений нижний этаж башни был защищен от леденящих кровь сквозняков.

Лизаэра не удивило, что брат не настроен разговаривать. Он отковырял кусок лишайника, прочно вросшего в старинный резной камень, и сказал:

— Хотел тебя спросить. Ты не заметил, что это нехорошее место?

Аритон хрипло рассмеялся.

— Это я-то не заметил?

Лизаэр подавил в себе желание немедленно убраться отсюда. Пусть он не разделяет воззрений брата и не считает музыку важнее забот о благополучии королевства и подданных, но он пообещал себе, что попытается понять Аритона. Поскольку Асандир почти не старался хотя бы добрым отношением облегчить бремя, предназначенное брату, противостояние Аритона казалось Лизаэру вполне простительным, а иногда и абсолютно справедливым.

Уставившись на пятачок мрамора, освобожденный им от лишайников, Лизаэр предпринял новую попытку.

Я не обладаю восприимчивостью мага. Там, где вы с Асандиром видите какие-то тайны, я вижу лишь обломки камня, и они наполняют меня непонятным, нечеловеческим желанием реветь навзрыд.

Он махнул рукой в сторону каменного кружева, с которого содрал мохнатый покров.

— За исключением остатков их удивительного искусства, паравианцы для меня — не более чем имя. Или грустное чувство, какое иногда остается после увиденного сна.

Искоса поглядев на Аритона, Лизаэр понял, что тот по-прежнему предпочитает молчать.

Без всякой охоты, сознавая необходимость не обрывать этот разговор, Лизаэр продолжал:

— Я думаю о доме, но почему-то эти мысли не утешают меня. Порою мне кажется: если бы я нашел способ вернуться, Амрот разочаровал бы меня. Понимаешь, как будто в этих развалинах скрывается некая истина, которая дразнит меня и ускользает.

Аритон повернулся к брату. Теперь он слушал без малейших следов недавнего язвительного сарказма. Но от завоеванного внимания Лизаэру было ничуть не легче. Аритон сидел неподвижно, и в его спокойствии ощущалась какая-то тайна, понятная магам, но недоступная всем остальным.

Лизаэр не мог подыскать слов, чтобы определить подобное состояние; в нем не чувствовалось угрозы для окружающих — лишь холодная бесстрастность, с которой Повелитель Теней взирал вокруг, подмечая все до мелочей. Преодолев страх показаться глупым, Лизаэр продолжал:

— Я сказал, что это место нехорошее. Здесь везде нечисто... что-то все время преследует, не давая покоя. Но ощущения меняются. Я это замечаю, когда мы выходим из-под защиты башни. Чем дольше мы сражаемся с Деш-Тиром, тем это нечто становится сильнее. Оно делается более удушающим. Я и хотел узнать, испытываешь ли ты что-нибудь подобное. Как ты думаешь, эти ощущения могут быть с чем-то связаны? Я имею в виду не Итамон, а Деш-Тира.

Аритон содрогнулся всем телом, словно только сейчас почувствовал, насколько он продрог от долгого сидения на холоде.

— А почему бы не спросить Асандира? — сухо предложил он.

— Спрашивал, — стараясь не утратить терпения, ответил Лизаэр.

В ответ Аритон закрыл глаза.

Илессиду не оставалось иного выхода, как продолжать говорить.

— Наш великий чародей сразу же связался с Сетвиром. Маги Содружества не ощущают ничего необычного, а Дакар возится с ужином, и ему не до размышлений.

Где-то внизу тявкнула лиса. В сухой траве прошуршала полевая мышь, разыскивающая семена. Несмотря на ветер, туман плотно обступал место, где сидели братья. Аритон вытащил руки из рукавов, осторожно пристроил лиранту у ног и встревоженно потер виски.

Лизаэр облегченно вздохнул. Пусть Асандир с Сетвиром отмалчиваются; Повелитель Теней не посчитал его слова беспочвенной фантазией.

В действительности беспокойство Аритона касалось только его. Открыть зрение и слух мага навстречу тому, что донимало Лизаэра, означало обречь себя на дополнительные душевные мучения. Незримое наследие Итамона было для него слишком болезненным, чтобы заглянуть туда поглубже и попытаться разобраться; в особенности после ошеломляющих слов Асандира о спасении древних рас. Паравианские охранительные заклинания сдерживали натиск сущностей Итамона. Но поскольку защита Келина строилась на сострадании, а Аритон был сейчас уязвим, он не решался заглядывать вглубь. Он и сам не раз задавался вопросом: не могло ли нечто, вредоносное по своей природе, ослабить защитное действие заклинаний? Теперь, когда Лизаэр заговорил об этом вслух, Аритон мысленно отругал себя за беспечность. Сколько раз маги Раувена вдалбливали ему: непроверенные предположения — общая слабость всех образованных людей.

— Говоришь, Асандир и Сетвир ничего не обнаружили.

Это был не вопрос, а констатация факта, и потому Аритон не ждал ответа.

Влажное прикосновение тумана усиливало тревоги Лизаэра. Он перестал соскребать лишайник с обломка карниза и с упреком сказал: