— Так точно. В этот раз развернем действо в несколько сериалов. По годам. Сороковые, пятидесятые, шестидесятые.

— Да, — задумчиво протянул Чванов, — дел нам всегда хватало. Не хотят люди спокойно жить.

— Владимир Фёдорович, — проснулся от созерцания прототипа Шарапова Скородумов, — у меня к вам будет иная просьба. Надо встретиться отдельно. Это уже по линии МВД.

— Хорошо. Звоните.

Вышли они наружу задумчивые.

— Вот как бывает. Надо вернуться обратно, чтобы узнать правду.

— Кому надо и в будущем знали, — пожал плечами Алексей.

— Да не все! Сколько утеряно…

— Толя, тебе заняться нечем? У нас вскоре встреча «В верхах».

— Тебя тоже Ракитин востребовал?

— Да почти всех основных игроков. Нас не так пока много.

Мерзликин вздохнул. Одно дело заканчиваешь, находится еще три. Нет, надо подбирать помощников. Из «своих». Смотаться что ли в Центр? Посмотреть, кто там прибыл?

— Давай перед этим сходим в наш клуб? В эту субботу.

— Ты меня просишь, чтобы бар оплатил, — покосился Алексей, — или по делу?

— Да ну тебя!

— Этого не может быть, потому что не может быть!

Оратор из хроноаборигенов славился застарелым диссидентством, оттого с радостью принял приглашение в «Клуб». Так попаданцы называли свои собрания по воскресеньям, что начали проводить с Нового года. Заштатный Дворец культура одного из предприятий был отдан людям будущего бессрочно. Их с каждым месяцем становилось все больше, как и увеличивалось понемногу влияние на советский социум. Власти благоразумно отказались от излишней секретности, рассудив, что та лишь разожжёт неуемное любопытство. Потому потребовалось Место для встреч, посиделок и культурного досуга. Но первые же дискуссии «Клуба» вызвали настоящую оторопь кураторов от ЦК и КГБ.

«Вопиющая антисоветчина!» «Это вертеп надо немедленно закрыть!» «Такому не место в советском обществе!»

Но по настоянию свыше самых упоротых кураторов заменили, чекистам было приказано следить за порядком, а не содержанием бесед. Понятно, что многое записывалось. Но ветра в очередной раз поменялись, поэтому записи благоразумно сдавались в архив. Вдруг, когда и пригодиться. Спецслужбы всегда при деле! Цари и Генсеки приходят и уходят, а Служба Государева остается.

«Клуб» и был задуман, как площадка, где можно обкатать самые сумасшедшие идеи. Потому что других пока не было. «Обновленцы» к огромному своему удивлению осознали, что не знают, куда им двигаться дальше. Пятилетки измерялись тоннами, киловаттами, километрами и кубометрами. Человеко-часами. Лекторы и пропагандисты использовали одни и те же клише и определения чуть ли не из девятнадцатого века. Все остальное в области пропаганды еще со времен Вождя определялось, как ревизионизм, оппортунизм и прочие измы. Тяжкий опыт тридцатых довлел даже над теми, кто родился после.

«Болото», — как-то ёмко выразился при Брежневе Мерзликин, и они тогда крепко поругались. Если можно так назвать небольшую, но жаркую перепалку. Ильич в итоге показал наглому попаданцу на дверь и больше с ним не общался. Мазуров же своим волюнтаристским постановлением разреши ему все. Ну почти все кроме откровенной антисоветчины. Хотя где та грань, так никто толком и не обосновал. Они по факту своего прибытия антисоветчики.

— Не в партии же устраивать подобные дискуссии? — резонно отметил «черный кардинал» Обновленцев. Чем больше он погружался в тему, тем мрачнее становился. Задача ему уже казалось непосильной. Для Человека. Может, они и в самом деле поспешили?

Своей партии высшие бонзы обоснованно побаивались. Если отдать на откуп нынешней номенклатуре КПСС перемены, то все наглухо застрянет. И пока эта махину провернуть в нужное русло неимоверно сложно. Время, время, вот что работало против них! Максимум оставалась пара пятилеток, чтобы изменить страну и свернуть на высокотехнологичный путь развития. Иначе обгонят и задавят. Социальная эволюция становилась все более похожа на дарвинистскую. Не зря в будущем так широко распространился социал-дарвинизм. Списывались целые социальные слои и даже народы.

Анатолий остановил жестом кудлатого оратора. Того то и дело заносило.

— Ты что имеешь в виду, Марк?

— Ваш долбанный коммунизм. Он также недосягаем, как Град Небесный! Субъект веры, а не познания. Одни верят в бога, другие в коммунизм. А где доказательства? Гагарин хоть в космос летал и не видел там никакого бога.

— Позвольте, но это наука!

— В каком месте, Карл?

— Я не Карл, а Карп, — мужчина, с виду чистый городской сумасшедший, на самом деле являлся доцентом одного из столичных гуманитарных ВУЗов. Слыл неблагонадежным, потому был сюда допущен. — И постулаты научного коммунизма давно выведены.

— Теории мало, нужна практика.

— Как можно практиковаться с тем, чего быть не может? — Ринштейн ехидно уставился на доцента.

Мерзликин встрепенулся:

— Сможешь доказать?

— Да запросто! Человек любит потреблять, и меры он не знает. Нам не хватит ресурсов целой планеты, что прокормить подобное ненасытное существо, каким является человек.

— Вы, молодой человек, забываете о самоограничении!

— Дважды «Ха»!

Кудлатый и плечистый Марк откровенно усмехался над более субтильным Карпом. Два комика из «Камеди Клаб», так их едко обозвали попаданцы. Но как ни странно, их было интересно слушать. Потому что аргументы оба приводили предельно чумовые. Ракитин хмуро оглянулся на сидевшего невозмутимо на первом ряду Мерзликина. Это его епархия! Но Анатолий желал сполна насладиться зрелищем. Либерал против упертого оппортуниста!

— Человек обязан расти над собой и совершенствоваться. Иначе и добиться более высокого прогресса невозможно. Это и есть социальная эволюция!

— И как простите, вы намерены провернуть подобный фокус? Вы много видите вокруг себя сознательных граждан, что готовы поступиться собственным эго?

Карп покраснел:

— Я вижу! Пусть и мало, но число сознательных граждан с каждым годом растет.

— Мы не на собрании, дорогой Карл. Как только ты захочешь кого-то припахать на общественных началах, то тут же не найдешь никого. Спроси любого: откажется ли он от куска колбасы, когда сосед жрет её в три горла? Ответь честно.

Доцент замялся, затем в сердцах плюнул и ушел с кафедры. Среди сидевших в зале раздался шум, но никто не вышел дискутировать. Тема была больно скользкая, её обходили как партийные функционеры, так и представители творческих профессий. Потому что сказать обоим было нечего. Первые плотно сидели на привилегиях, имели двойное дно в сознании. Вторые просто упивались собственной значимостью и как люди чаще всего были дерьмо.

Над ухом раздался шепот Семена:

— Ты промолчишь? Тогда зачем мы здесь?

— Услышать правду.

Ракитин скривился, он было дернулся, но его крепко схватил Анатолий, который дал команду следующему оратору. В этот раз обсуждали проблему инвестиций и финансов СССР. Молодой очкарик ловко жонглировал цифрами, приводил неизвестные широкой публике факты.

— В экономике, структурированной «по-советски», потребительский сектор вообще не является экономически значимым. Изменения в личном потреблении влияют на экономику в ограниченном объеме. Отчаянная борьба за создание оборонного комплекса в 30-е годы, Вторая мировая война, необходимость преодолевать послевоенную разруху и гонка вооружений закрепили текущую ситуацию. К тем же результатам вела и необходимость форсировано повышать уровень жизни населения в 50 — 70-е годы. В этом наша главная особенность: мы имеем экономику, способную производить объем потребительской продукции, эквивалентный одной денежной массе. И при этом сумма производств, инфраструктуры и системы социального обеспечения требует другой, более значительной денежной массы. Причем вторая многократно превышает первую. Эдакое двойное дно. Раздвоение денег в советской экономике на взаимно неконвертируемые части означает фактическое уничтожение денег как всеобщего эквивалента. Безналичные деньги в подобной системе служат главным образом средством учета. По существу, это не деньги, а счетные единицы, с помощью которых происходит распределение материальных фондов.