— Я сказал, как опухоль, — напомнил Бруссард. — Ты все расслышал?

Я посмотрел на него: в глазах была бешеная ярость. Но он тут же улыбнулся, и я понял, как сильно эта улыбка помогала ему в жизни. Добрая, мальчишеская, очень американская и простая.

— Надо приноровиться, — сказал я.

«Изувечим» закончили совещание на поле, и я заметил, как Девин, стоявший у кромки поля, и Джимми Пакстон обменялись кивками.

— Сейчас опять через меня сыграют, — сказал я Бруссарду.

Джон Паскуале, корнербэк, сказал:

— Может, начнешь играть нормально, а?

«Изувечим» передали мяч назад, Джимми Пакстон пронесся вдоль боковой лини, и я с ним. Он сверкнул глазами, распрямился, сказал «Пока, белый мальчик», но я прыгнул вместе с ним, развернулся в полете, вытянул правую руку, ударил по воздуху, но попал по свиной коже и выбил мяч за пределы поля.

Мы с Пакстоном упали на землю, наши тела подпрыгнули на ней, как мячи, и я запомнил: это первое из многих столкновений, из-за которых мне завтра не встать с постели.

Я поднялся на ноги первым и протянул Пакстону руку:

— Ты вроде куда-то собирался.

Он улыбнулся и принял ее.

— Говори-говори, белый мальчик. Уже заводишься.

Мы пошли вместе вдоль края поля к линии схватки, и я сказал:

— Перестанешь звать меня белым мальчиком, не буду звать тебя черным мальчиком. Избежим расовых беспорядков на «Гарварде». Меня зовут Патрик.

Он шлепнул меня по ладони:

— Джимми Пакстон.

— Очень приятно, Джимми.

В следующем эпизоде Девин снова играл через меня, и снова я выбил мяч у Джимми Пакстона из рук.

— Ну и в команду ты угодил, Патрик. Подлая свора, — сказал Джимми Пакстон, когда мы пошли к линии схватки.

Я кивнул.

— А они вас целками считают.

Он тоже кивнул.

— Целками мы быть не можем, но мы и не бешеные ковбои, как эти уебища. «Наркотики», «нравы», «преступления против детей». — Он присвистнул. — Первыми лезут в любую дверь, даже под пули, потому что джизз обожают.

— Джизз?

— Драку, оргазм. С этими ребятами про прелюдии забудь, понял?

В следующем эпизоде Оскар, игравший фулбэком, сбил с ног троих в момент передачи мяча, и раннингбэк бросился в образовавшуюся прореху размером с мой задний двор. Но какой-то Джон — то ли Паскуале, то ли Вриман, я к тому времени уже совсем запутался, кто из них кто — схватил на тридцать шестом за руку игрока, владеющего мячом, и «Искалечим» решили сделать пант. [49]

Через пять минут начался дождь, и остаток первой половины матча превратился в мучение в духе Марти Шоттенхаймера [50]и Билла Парселлса. [51]Двигаться на скользком поле было трудно, игроки падали, валялись в грязи, ни одна из команд к победе существенно не продвинулась. Как раннингбэк я набрал около двенадцати ярдов на четырех переносах мяча, а как сейфети дважды облажался с Джимми Пакстоном, после чего стал опекать его так плотно, что куортербэк изменил стратегию и стал играть через других принимающих.

К концу первой половины матча счет так и не открыли, хотя перевес сил был явно на нашей стороне. На второй попытке в красной зоне «Изувечим», когда за двадцать секунд до перерыва оставалось пройти два ярда, мы получили право распорядиться мячом, и Джон Лон перебросил его мне. Я увидел впереди прореху, в которой было только зеленое, обошел лайнбэкера, зажал мяч под мышкой, пригнул голову, бросился в прореху, и тут откуда ни возьмись окутанный на холодном дожде облаком пара на меня налетел Оскар. Мне показалось, я столкнулся с «Боингом-747». Пока я поднимался, дождь успел забрызгать мне щеку грязью, и первая половина игры закончилась. Оскар протянул мне окорок, который у обычного человека называется рукой, поставил рывком на ноги и едва слышно усмехнулся.

— Блевать будешь?

— Подумываю об этом, — сказал я.

Он хлопнул меня по спине, по-видимому показывая свое дружеское отношение, отчего я едва не клюнул лицом в грязь.

— Смелая попытка, — сказал он и пошел к скамье, у которой собиралась их команда.

Игроки «защиты прав» за боковой линией открыли ящик с холодным пивом и содовой.

— А как же салочки? — спросил я Реми.

— После того что сделал сержант Ли, перчатки сбрасывают.

— Так мы что же, вторую половину будем играть в шлемах?

Он покачал головой и вытащил себе из коробки банку пива.

— Никаких шлемов. Просто играть будем подлее.

— У вас на этих играх кого-нибудь убивали?

Он улыбнулся.

— Пока нет. Но еще не вечер. Пиво будешь?

Я покачал головой, надеясь, что когда-нибудь в ней перестанет звенеть.

— Возьми мне воды.

Он передал мне бутылку «Польского родника», положил руку на плечо и отвел в сторонку на несколько метров по боковой линии. На трибунах собралось несколько человек, большей частью пришедшие тренироваться, побегать вверх-вниз по лестнице между трибунами, все они застали игру случайно. Один высокий парень сидел отдельно от остальных, положив длинные ноги на перила и надвинув на глаза бейсбольную кепку.

— Вчера вечером… — начал Бруссард, и эти два слова зависли под дождем.

Я отпил из бутылки.

— …я сболтнул кое-что, чего говорить не следовало. Рому перебрал, в голове помутилось.

Я посмотрел на ряд греческих колонн, опоясывавших трибуны с тыла.

— Например?

Бруссард стал передо мной.

— Не пробуй играть со мной, Кензи.

— Патрик, — сказал я и сделал шаг вправо.

Он шагнул в ту же сторону и оказался со мной нос к носу. В его глазах плясали злые огоньки.

— Мы оба знаем, что у меня сорвалось лишнее. Давай забудем об этом.

Я дружески и смущенно улыбнулся ему.

— Не понимаю. Ты о чем, Рэми?

Он медленно покачал головой:

— Ты ведь не хочешь так играть, Кензи. Ты понимаешь.

— Нет, я…

Я не видел движения его руки, но почувствовал резкую боль в костяшках пальцев, и бутылка «Польского родника» вдруг оказалась у моих ног, из нее, булькая, на раскисшую землю потекла вода.

— Забудь вчерашний вечер, и останемся друзьями. — Огоньки у него в зрачках перестали плясать, но загорелись ровным светом, как будто там тлели угли.

Я посмотрел на бутылку, на грязь, заляпавшую прозрачный пластик.

— А если не забуду?

— Тогда будет то, что тебе совсем ни к чему. — Он склонил голову и посмотрел мне в глаза, как будто разглядел у меня в мозгу, в памяти что-то, от чего следовало бы избавиться. А может, и не следовало. Он еще не решил.

— Договорились?

— Да, Реми, — сказал я. — Договорились. Само собой.

Он долго и пристально смотрел мне в глаза, ровно дыша носом. Наконец поднес ко рту банку с пивом, изрядно отпил и опустил.

— Это полицейский Бруссард, — объявил он и пошел на поле.

Во второй половине была уже не игра, а просто побоище.

Дождь, грязь, запах крови так подействовали на игроков обеих команд, что началось мочилово. Раз за разом поле покидали то трое из «Изувечим», то двое из «защиты прав». Одного — Майка Лона — унесли после того, как Оскар и хмырь из «ограблений» по имени Зик Монфриз налетели на него одновременно с противоположных сторон.

Я заработал два здоровенных синяка на ребрах и удар пониже поясницы, который должен был аукнуться на следующее утро кровью в моче, но по сравнению с расквашенными носами и залитыми кровью лицами других (кто-то даже выплюнул два зуба у хэш-отметки [52]первой попытки), я чувствовал себя просто невредимым счастливчиком.

Бруссард стал играть тейлбэком, и до конца матча мы с ним были друг от друга далеко. Один парень разорвал ему нижнюю губу. Бруссард расплатился с ним так жестоко, что тот долго лежал на земле, кашляя и исходя рвотой, а потом хоть и поднялся, но стоял покачиваясь, как яхта при килевой качке. Потом, свалив его приемом «бельевая веревка», Бруссард еще основательно попинал лежачего, и «Изувечим» возмутились. Бруссард стоял за стеной из игроков нашей команды, а Оскар с Зиком пытались достать его руками, ногами и обидными словами. Бруссард заметил мой взгляд и улыбнулся, как счастливый трехлетний ребенок, поднял вымазанный кровью палец и погрозил мне.