– Она умерла за меня!
– Ты умереть тоже, тогда Зэц победить!
Зачем, думал Эдвард, он ввязался в это дело? У него недостаточно подготовки для того, чтобы стать духовным наставником. Он просто самонадеянный отличник, читающий мораль убийце. То-то святоша Роли гордился бы им. Он и язык-то знает едва-едва для того, чтобы попросить воды напиться, не говоря уж о философских спорах. Но и остановиться он уже не мог.
– Сестра Ан вернула твоя жизнь. Ты надо взять жизнь. Ты надо использовать жизнь. Жить хорошо!
– Может, когда я сделаюсь паломником и обращусь к святости…
Эдвард подумал и об этом.
– Нет. Паломник есть убежать от жизнь.
– Но что еще мне делать? – злобно спросил Дольм. – Я больше не могу играть.
Их взгляды встретились.
Это было то же, что с Седобородым или с солдатом на мосту. Это был Дасти Миллер из четвертого класса, сломавший ногу, играя в регби, и боявшийся после этого выходить на поле. Это был четвертьфинал, когда они играли против фаворитов, продув перед этим три раза подряд. Только теперь Эдварду не хватало тех слов, которые он обычно использовал в таких случаях. Все, что он мог, – это повторять, как маленькому:
– Ты можешь, Дольм. Ты можешь играть. Ты можешь помнить роль. Игра не измениться. Ничего не измениться!
Он ощущал сопротивление. Он видел, что проигрывает. Он поднял руки и взял Дольма за плечи.
– Ты можешь! – повторил он. – Я сказать, ты можешь!
Глаза Дольма расширились. Эдвард увидел, что тот колеблется, и надавил сильнее, использовав весь свой запас убеждения.
– Ты можешь! Я сказать, ты можешь! Поверить мне. Я есть Д’вард Освободитель! Поверить мне!
Неожиданно актер вскрикнул. Он оттолкнул Эдварда и рухнул на парапет, сотрясаемый рыданиями. Эдвард шагнул назад, в ужасе глядя на дело своих рук. Мост, казалось, качался под его ногами. На него навалилась ужасная слабость.
Дольм плакал – беспомощно, истерически, словно ребенок, стуча кулаками по каменному парапету. Казалось, он может захлебнуться плачем.
Эдвард не находил больше слов. «Я не имел права так мучить его. Я должен был позволить ему поступить, как он считает нужным. Пусть страдает, если хочет страдать».
Он сердито заковылял прочь. Он даже не пытался поднять мешок – он сомневался, что в состоянии поднять его. Он только два дня как встал после болезни и прошел, наверное, миль пятьдесят. Он падал от усталости. Он сбил все ноги в кровь, и у него болели зубы.
Там было слишком много людей. Шатаясь от слабости, хватаясь за деревья, чтобы не упасть, Эдвард на ватных ногах спускался по тропе. Когда он вышел на поляну, там было слишком много людей. Дюжина или больше. Столпившись вокруг Элиэль, они заходились в групповой истерике.
Они ничего еще не знали. Дольм не мог сказать им, что Элиэль бежала из Нарша, поскольку не мог открыть, откуда он это знает. И тут она вдруг появляется из кустов. Девочка находилась в центре внимания и наслаждалась этим – поцелуями, объятиями, возможностью рассказать о своих приключениях. Они должны уже знать про «Завет» и про то, что в нем упоминаются Элиэль и Освободитель, – весь Сусс говорил об этом. Их бог сотворил для них чудо. Их девочка вернулась. Все говорили одновременно – кто-то возносил благодарственную молитву, кто-то плакал. Чем не драма!
Может, актеры в Соседстве такие же суеверные, как и их земные коллеги? Она ведь их талисман, подумал Эдвард, глядя на сцену воссоединения. Неужели не ясно? Их маленький хромой талисман вернулся, и теперь удача повернется к ним лицом. Повернется ли? Тион или тот, кто замещает его в храме, уже должен знать об Освободителе или скоро узнает. Жнецы Зэца должны следить за труппой. Освободитель не принесет бедным артистам ничего, кроме беды. Он должен уйти – сейчас, сразу же, пока они не увидели его. Слишком много людей!
Может, Дольм оставит мешок на мосту? С ним да с зачатками языка, которые ему удалось освоить, Эдвард как-нибудь проживет сам по себе – проживет ли? И потом – снова подниматься по склону? Ну вот, кто-то заметил его.
Визжа от возбуждения, Элиэль вприпрыжку бросилась к нему через поляну, а остальные – за ней. Слишком много людей. Он попятился и привалился к дереву, чтобы не упасть.
Он сразу вычислил главных. Формально главой труппы был седогривый великан Тронг Импресарио. Он вещал голосом, напоминавшим отдаленную канонаду. Он изрекал банальности и принимал драматические позы. Реальной властью обладала его жена Амбрия, высокая женщина со стальным взглядом и языком острее жала. Вся из острых углов, она тем не менее странно напоминала неукротимую миссис Боджли из Грейфрайерз-Грейндж. А вот мозгами труппы вполне может быть вот этот невысокий человек с коротко остриженной бородкой. Имена, имена, еще имена… Симпатичные мужчины, хорошенькие женщины, все капельку жеманные. Рукопожатия, дружеское похлопывание по спине, слова благодарности за возвращение их малышки…
А потом наступила реакция – они начали осознавать, что этот юнец означает не что иное, как новые хлопоты в их и без того нелегком житье. Он вовлечен в какие-то игры богов, которых они не понимали, а если бы и поняли, вряд ли одобрили бы. Он даже не способен нормально ответить на вопрос или построить фразу. И это еще один рот, который надо кормить, не получая ничего взамен.
Возбуждение сменилось напряженностью. Толпа начала распадаться на шепчущиеся пары и тройки.
Огромная Амбрия что-то сказала мужу. Тот отошел и велел всем продолжить репетицию. Эдвард опустился на кочку и уронил голову на руки. Может, уснуть, свернувшись клубком, – может, тогда они используют этот шанс, чтобы уйти и бросить его…
– Голоден? Хочешь пить? – спросил кто-то. Рядом с ним сидела женщина и протягивала ему глиняную флягу и ломоть хлеба с сыром.
Она была из тех девушек, один вид которых будит мечты о необитаемом острове для двоих. Ее платья едва хватило бы на одно кухонное полотенце. Эдвард не привык видеть столько красивой кожи сразу. Он ощущал себя неловко, даже когда у Алисы ненароком чуть задирался, показывая на мгновение икры, подол платья. Он знал, что покраснел сильнее, чем увядшая роза в ее волосах. Он бестолково кивнул несколько раз, прежде чем к нему вернулся голос.
– Спасибо. Да. Э-э… как имя?
Она улыбнулась, показав жемчужные зубы:
– Утиам. Спасибо за то, что привели Элиэль к нам.
– Э-э… Элиэль меня приводить! Я бояться, я привносить хлопоты.
– Где Элиэль, там всегда хлопоты! – весело рассмеялась она в ответ.
И он рассмеялся вместе с ней, думая, что, возможно, все не так уж плохо.
А может быть, это еда вернула ему силы? Он сидел в сторонке, глядя на актеров со все возрастающим интересом. Несколько тех, что помоложе, занимались фокусами и акробатикой, но, похоже, скорее для развлечения, а не для совершенствования навыков. Основным для всех являлась все-таки репетиция пьесы.
Тронг исполнял роль Грастага Короля, стареющего персонажа, встретившегося с молодым соперником. Первого любовника, Дартона Воителя, играл Тотрум, заменивший изгнанного Дольма. Новичок комкал в руке текст, то и дело заглядывая в него. Наверное, это было его первое знакомство с ролью. Но все равно играл он чудовищно. Грастаг отбил у него жену, но Тотрум держался так, словно лишился зубной щетки.
Поначалу замысловатая, выспренняя поэзия не доходила до усталого сознания Эдварда. Но на пятый или шестой повтор сцены он начал проникаться ею. Как и у Шекспира, слова сливались в музыку, которая производила впечатление уже сама по себе, так что отдельные непонятные фразы вовсе не портили впечатления. Временами Тронг почти пел, как в опере, где смысл не столь важен, как эмоции. Тотрум мямлил и запинался, казалось, сам не понимая своих реплик. Они проигрывали сцену до тех пор, пока Тронг не рычал «Стоп!» и не обрушивал на партнера поток замечаний. Потом все начиналось сначала.
Проблема, конечно, по большей степени заключалась в Тотруме. Это был бледный, узколицый человек, явно страдающий отсутствием сценического опыта. По ходу действия он обращался к Грастагу с гневной речью. Поначалу Грастаг отвечал надменно и презрительно, но постепенно Дартону полагалось завладеть инициативой, изобличить старшего собеседника, обрушив на него перечень его грехов, и довести его до покаяния и отчаяния. Впрочем, до этого не доходило, ибо Тотрум просто-напросто в подметки не годился Тронгу. Это было все равно что овца, укоряющая льва. Да и Тронг был не без греха, поскольку не мог обуздать своего сценического пыла. Такой герой никак не мог покориться, не вынуди его к этому грубой силой.
