— Понятно, — глубокомысленно пробормотал я. Сразу захотелось вытащить руку, тем более бицепс уже просто болел от постоянных движений ее головы.

— Да не обижайся. Но времени действительно мало. Вернее, ни я, никто другой не знает, сколько именно времени у нас есть.

— Ну да, — нейтрально отозвался я. — Мы остановились на том, почему меня вообще выпустили?

— А формально тебя и не выпускали, — усмехнулась она. — По записям тебя перевели на островной режим наблюдения. Под неусыпное наблюдение твоего вопрошающего.

— То есть тебя?

— То есть меня. Как видишь, наблюдаю за тобой вообще без перерывов. — После того, как я убрал бицепс из-под ее затылка, лежать ей расхотелось, и девушка присела, обхватив руками колени.

— А раньше так нельзя было?

— Нельзя. Это все политика. Игры с законами и определениями. Мы столетиями держали вас взаперти. А до этого вообще изгоняли. Не так-то просто взять и разом все поменять. Если бы само ваше существование не было так критично для нашего общества, то вообще ничего бы никто не стал менять.

— То есть вот так все просто? Годы, проведенные в замкнутой комнате, и все? Теперь свобода, брошенная как подачка?

— А ты чего хотел? Извинений? Признания неправоты? Не будет ни того, ни другого. Не нравится — они быстро все исправят. Снова комната, снова без дверей.

Я психанул. Сильно психанул. Хуже всего, что все было то, что, как всегда, как и везде, во всех мирах, это была неизбежная, простейшая, безвыходная комбинация. Никто не понесет наказания за годы, что я пробыл в этой комнате, никто не начнет рвать на себе волосы и говорить, что был неправ, никто из тех, кто принимал решение, не задумается о морали своих поступков. Если бы они могли, умели — их бы не было на том месте, и решение не было бы принято изначально. Равнодушие не такая плохая вещь — она позволяет выживать после ошибок, после действий, о которых должен сожалеть всю оставшуюся жизнь. Должен пойти и повеситься. Равнодушие — гарантия спокойной старости для таких, как они.

Равнодушие с ноткой пустоты в глазах.

И не надо думать, не надо оправдываться, не надо объяснять. Мне приказали, такова была необходимость, меня убедили, все свидетельства были против тебя. А можно просто даже не вспоминать.

Зачем?

— Так и зачем? Что дает мое расположение на острове, а не в камере? Мое, или всех остальных? — я не стал выплескивать свои мысли на куратора.

— Далеко не всех. Очень далеко не всех. Выпустили на острова только некоторых. Такой эксперимент. Диверсификация. Попытка использовать альтернативные методы. Сделать хоть что-то. Хотя, мне это больше напоминает хватание за соломинку. Мы просто не знаем, что может помочь, тыкаемся, пробуем все. Нам не хватает ни информации, ни понимания, что именно происходит.

— И чем я могу быть полезен, находясь здесь?

— Да ничем. Это просто идея — сменить дислокацию. Других перевезли, не выпуская из заточения. Некоторых держат в медикаментозном сне с момента очередного прибытия. Для большинства шагающих не поменялось ничего.

Она вздохнула и потянулась.

— Но раз уж ты здесь, на моем острове, давай попробуем тебя поднатаскать.

Решив, что она говорит о сексе, я хотел было обидеться, но потом снова потянулся к ней, подумав, что тут не до обид. И тут же получил повторный тычок, и вновь опрокинулся на песок.

— Я серьезно! Кое-что поддается развитию. Хотя большинство ваших возможностей и спонтанны, или такими кажутся, но кое-что мы научились менять.

— А завтракать будем? — спросил я утром.

Она махнула неким подобием удочки и забросила наживку далеко-далеко в море. Лески не было, — лишь череда слегка мерцающих в рассветных лучах камушков. Я лениво предположил, что они, также как и парусная оснастка, связаны между собой каким-то магнитным полем. Ничего большего было не понять — просто наживка, и трасса маленьких камней, напоминающих по траектории провисания леску спиннинга, или, скорее, фидера.

— Завтрак надо сначала поймать, — ответила она. — У нас все общество держится на традициях. Сначала утренняя рыбалка, а вот только потом — завтрак. Если повезет.

— Кто-то придет меня тренировать? — я продолжил ночной разговор. — Я бы очень хотел увидеть еще хоть одного шагающего. А то как-то до сих пор не сподобился.

— Никто не придет, и особенно шагающий. Вас и близко друг к другу не подпустят, и особенно сейчас. Я попробую, хоть это и не моя специализация. У нас начальство — как те же дети. Пока тебя не видно, о тебе не слышно, ты ни с кем не контактируешь, то вроде бы и все в порядке, режим не нарушен. Начнем с того, что ты должен понять, что ты и не умеешь ничего!

Почему-то я снова подумал, что она о сексе. Потом перебрал события прошедшей ночи, и попытался себя убедить, что она точно не о нем. И тут же подумал теперь о том, почему на этом острове я уже в который раз не чувствую в себе обычной уверенности. Синдром узника?

— Конечно, кое в чем ты разбираешься неплохо, — тут же успокоила меня она. — Но я не про навыки в стрельбе, или ловле рыбы, или…

Она слегка шевельнула бедрами.

«А вот это точно про ночь под звездами» — подумал я.

— Но у шагающих особые умения. Навыки шагающих, а не просто умения бегать или прыгать. И некоторые мы научились развивать.

— Делать шагающих?

— Нет! — она затрясла головой, как будто сама мысль об этом была кощунственной. — Шагающий ты, или обычный человек — это от природы. Но если ты уже шагаешь между мирами, то мы можем помочь сделать этот процесс хоть немного более управляемым.

Вся цепочка камней всевдолески дрогнула, и вопрошающая умело подсекла. На что-то нажала, и рыбу начало постепенно подтягивать к берегу.

Камни то и дело останавливались, иногда казалось, что даже сдавали назад.

— Слабая удочка, — словно извиняясь, пояснила девушка, — старая модель, зато надежная. Немного медлительно, зато связь не порвется.

Через минуту некрупная рыбина была уже на берегу, еще через пять — на жаровне, вроде и электрической, но вновь без малейших признаков проводов. Может, аккумулятор, может, беспроводная передача энергии. Этот мир был где-то далеко впереди по одним вещам, а где-то невообразимо в стороне по другим.

— Самое простое, чему ты можешь учиться, и чему мы действительно умеем учить — это шагнуть из мира. Принцип простой. У каждого шагающего свой ритм шага. У тебя — в нашем мире около четырех недель, в других немного другие отрезки. Ты можешь шагнуть раньше, если захочешь, или даже позже. На базовом уровне ты и сам это знаешь — ты можешь задержать свой шаг на несколько часов, а тем, чтобы шагнуть раньше, ты просто раньше никогда не занимался. А это может быть очень полезно, по крайней мере иногда.

— Думаю, что те, кто такое умеют, старались выскользнуть от вас как можно раньше, — вставил я.

— Да, отсюда и началось изучение этого феномена. Моментально ты уйти все равно не сможешь. Но чем ближе к концу твоего отрезка, тем больше ты можешь влиять на этот процесс. Лучше могут сокращать время вдвое. То есть обладая этим навыком, ты бы смог уйти с острова уже через пару недель.

— Не то чтобы я спешу, — половина рыбы была прекрасна. Какая-то трава, которой вопрошающая заправила ее при готовке, была не только ароматной, но и придала какие-то нотки дыма и копчения, хотя открытого огня не было и в помине. Я внимательно посмотрел на вторую половину, которую не спеша ела моя спутница. Она ела из тарелки, мне же достался лишь какой-то крупный лист дерева. — Вот из вашего каземата да, я бы смылся при первой возможности. Отсюда то куда спешить.

— Я тебя и не гоню, — максимально нейтрально ответила она. Явно чтобы вновь не свалиться в обсуждение ночного пляжа под звездами. При этом тарелку с рыбой отодвинула подальше, делиться своей частью она явно не собиралась. — Но навык полезный. Что важно — ты должен хотеть шагнуть, или, наоборот, очень сильно не хотеть уходить. Второе — твой шаг очень сильно провоцируют отражения, и неважно чего, как ни странно. Долго бытовало заблуждение, что отражение шагающего в зеркале — главное. Позже выяснили, что любое отражение, которое ты видишь, провоцирует шаг. Хочешь шагнуть — больше смотри на облака, отражающиеся в воде.