Я начал искать убежище — ручей, спуск к океану, пещеру.

Но пока мне не везло. Ветер усиливался. Начинался дождь. И никаких пещер.

Рубашка, сотканная местными чудотворцами из водорослей, начала не просто намокать, а разваливаться прямо на глазах. Одежда этих краев по понятным причинам не любила воду. Конечно, рубашка была далеко не новая, здесь все занашивали до дыр — и я не был исключением, но ее было жалко. Чтобы заработать на новую рубашку, нужно дней десять непрерывно рыбачить, а потом еще и чистить и сушить рыбу. В рыбной валюте рубашка стоило безумно дорого. В красивых раковинах — поменьше. Но найди еще красивые то. Простые раковины использовались везде, и в некоторых местах даже как разменная монета. Но у нас нет. У нас семья, которая подарила мне первую рубашку, и первые штаны, сказала, чтобы я принес им рыбы. Потом. Когда наловлю. И назвала количество. Первая рубашка стоила мне где-то дней двадцать непрерывной работы. Ботинки, портянки, штаны, прибавленные к ней — и оказалось, что я весь первый цикл в этом мире потратил, чтобы расплатиться за свой первый гардероб.

Дешево ценилась здесь только рыба.

Хотя сейчас я не отказался бы половить и рыбу — но уже долго не мог найти никаких подходов к океану. Двигался дальше, уже снял лохмотья, оставшиеся от рубашки, скатав их и спрятав, в надежде хоть как-то использовать в дальнейшем.

Старики, делавшие одежду, не пытались набивать цену на свой товар. Никогда. Первый комплект они мне просто почти подарили, в местном понимании. Да, я расплатился, но ведь мог бы и уйти, не оставаться в их краях. Тем более позже я прошел по берегу этого мира еще сотни километров. Те старики остались далеко позади.

Их резон был простой. Выткать ткань из непрочных водорослей — было крайне кропотливое и затратное по времени дело. И все то время, пока они делали ткань, они не могли добывать себе пропитание. Местный натуральный обмен требовал, чтобы фактически ты, как покупатель, кормил их все то время, пока они делают для тебя нужный тебе товар.

Либо сделал его сам.

Некоторые вещи можно было выменять поблизости. Сразу за кузнецом жили другие старики, которые тоже делали одежду. И я принес им очень много рыбы, и сушеных водорослей, и камней для кладки, и рыбьих костей, и даже раковин, чтобы приодеться.

У нас был кузнец, это тоже сильно укрепляло наш анклав. К нам приходили издалека за его изделиями, и сейчас, когда я шел через пустошь, я нес иглы, пару лишних ножей, ювелирно сделанные крючки, грузила — все, что мне удалось взять у кузнеца и расплатиться. Потому что знал, что с той стороны пустоши эти товары точно будут в ходу.

У нас были горшечники.

А вот с раковинами всерьез поблизости никто не работал. Никто не умел. Поэтому раковины были в ходу, но скорее как безделушки, свадебные ожерелья и браслеты, инструменты для кройки, если под рукой не было острого ножа, но не более.

Глиняная кружка в моей котомке была. А раковин — не было.

Я промок окончательно, и понял, что дело грозит уже не просто задержкой в пути, а сильной простудой и потерей этого мира, если так пойдет и дальше.

Еще и начинало темнеть, и было ясно, что на голой земле, без укрытия над головой, я даже не усну, как в предыдущие несколько ночей. Не усну, не отдохну, только промучаюсь. Ближайшая ночь, ночной холод, вполне могли меня добить. Нужно было идти дальше, хотя в темноте любое падение на камнях могло еще усугубить ситуацию.

Я даже не мог упрекнуть себя в неосторожности — в последние несколько дней реально не подвернулось ни одного пристойного места для ночлега, для рыбалки, для укрытия.

И я не видел следов Отшельника.

Оставалось только догадываться, как он здесь прошел. Скорее всего, ему просто благоприятствовала погода. Сейчас бы мне сильно помогло понимание, какой дорогой прошел Отшельник, и где он мог заночевать. Поэтому я продолжал вглядываться в темнеющие окрестности, выискивая малейшие признаки пребывания людей. Скорее даже не следы как таковые, а общие приметы мест, где любой местный захотел бы остановиться, осесть, сделать привал, хотя бы замедлиться и осмотреться.

Это меня еще больше замедляло. Там, где я мог пройти низом, мне приходилось карабкаться на валуны, взбираться на взгорья, чтобы видеть подальше и побольше. Дорог здесь не было. Путь был сложный и извилистый и без того, чтобы постоянно оглядывать местность.

В какой-то момент начало казаться, что я просто топчусь на месте.

И именно в этот момент я увидел невозможное в этих краях. Огонек. Значимо в глубине от берега, там, где бы я никогда и не думал искать стоянку.

Нельзя было скидывать со счетов, что он мне просто мерещиться, в моем то состоянии. Я протирал глаза, чтобы убедиться в существовании этого далекого света. Сделал несколько шагов вправо-влево. Огонек не исчезал и не шевелился. Он был действительно далеко. Дальше, чем в этом мире вообще заходили вглубь материка — просто не было необходимости, так глубоко на суше просто нечего было делать.

Огонек не гас. Под дождем. Значит, это был либо фонарь, что хотя бы теоретически было возможно, либо пещера, навес, укрытие, и мне просто повезло увидеть огонек через удачно расположенный вход. Да еще и между насыпей, пригорков, валунов, которые находились между мной и тем местом, где горел огонь.

Пройди я здесь часом раньше, огонек остался бы незамеченным. Он горел слишком слабо для света дня.

Мистический огонек сразу напомнил мне предыдущую грозу, и призрака, померещившегося мне недавно.

Я встряхнулся. От суеверных страхов хорошо помогает нулевая гипотеза. События не связаны, пока не доказано обратного. Пройти под лестницей и сразу встретить черную кошку — это чаще всего просто совпадение, в котором не надо искать причины и следствия.

Так же, как и в облаках не обязательно искать фигуры животных и лица людей, если только ты не показываешь их лежащей рядом в шезлонге девушке. Поколениями мозг развивался в сторону лучшего распознавания зверей в лесу, лиц соплеменников. Достиг в этом совершенства. И даже хватанул через край — теперь он пытается найти знакомые комбинации во всем. Два помутнения в облаке — глаза. Курчавость завитушек — овечка. А улыбку мы легко воображаем даже глядя на полную луну.

Я двинулся в сторону огня. Мысли путались, в основном они путались вокруг того, что это может быть, кроме огня. Отражение чего-то? Но тогда от чего, в сгущающейся тьме? Меня била крупная дрожь, которую уже невозможно было остановить. И даже движение не помогало.

Ветер дул то вбок, то в спину, но огонек, который я видел раз за разом, когда взбирался на очередную возвышенность, даже не мерцал. Поэтому вариант с фонарем казался более правдоподобным. Стеклянный колпак, безумно дорогой в изготовлении в здешних местах, но не невозможный, фитиль из водорослей, рыбий жир.

Это было возможно, но это не объясняло, кто разжег этот фонарь для меня.

Это был не фонарь. И не светлячок, местный океанский светящийся планктон. Его иногда тоже использовали для освещения, если находили подходящую посуду. Но светил он слабо, делать что-то в его свете было невозможно, да и погибал планктон достаточно быстро. Я бы сказал, что такой свет хорош для романтического вечера.

Но в этом мире мало кому было до создания обстановки романтических вечеров.

Это был не планктон.

Все было сложнее и проще одновременно.

Да, это была пещера.

Из камней через пару щелей выдавливало что-то густое, вязкое, почти черное. Будь я планете с биосферой в возрасте, я бы сказал, что это нефть, гудрон, или смола.

В этом мире органического топлива быть не могло, так что возможно эта жидкость была продуктом вулканической природы.

Или чем угодно. Анализов здесь мне не взять.

Жидкость сочилась медленно, но сочилась давно. Она скопилась в пещере в нескольких нишах, а остальное просто утекало куда-то обратно под землю, оставляя по дороге густую, почти застывшую массу.