— До меня никто из пустоши не выходил? — обратился я к мужчине.

— Выходил, — кивнул дядя и махнул рукой в сторону берега. — Рыбачит там с остальными.

Отлегло.

И вновь дорога, и снова камни, и опять берег — на этот раз берег реки.

Я встретился с Отшельником. Он, конечно, обрадовался нашему воссоединению, пусть и временному, но было заметно, что все его помыслы направлены в сторону потенциальной невесты.

Дядя решил, что они соберутся с силами, и отошлют кого-то через пустошь, предупредить, наладить связь, может быть, вообще перебраться туда, если придется. Иметь хоть какой-то путь к отступлению.

Они терпели разрыв в пустоши раньше, когда с другой от нее стороны приходили люди, приходили вести, была налажена торговля. Они терпели его в последнее время, потому что не знали, что происходит на той стороне. Ведь за пустошью тоже могли быть варвары.

Наш с Отшельником переход через пустошь показал, что хоть с той стороны все в порядке. К тому же дорога стала легче, с новыми стоянками, со свежей информацией, что где находится, где есть выходы к морю, где можно обойти проблемные места.

Никто не верил, даже я, что варвары выжили в пустоши. Они могли там какое-то время оставаться, да. Но они не вышли на ту сторону, не вернулись обратно, не нашли брод. Мы с Отшельником не видели никаких следов их пребывания. А они обязательно должны были найтись.

Варвары сгинули, это не они зажгли огонь в пещере.

Но и Отшельник этого не делал. Он вообще не заходил вглубь. И не видел никакой горючей жидкости. Просто погода ему благоприятствовала, и он проскочил с ходу там, где я застрял.

Получается, что в пустоши находился кто-то еще. Можно, конечно, было подумать, что фитиль горел там очень давно, но никто всерьез в это не верил.

Огонек, и кто его поджег, оставался загадкой.

Поэтому дядя хотел идти через пустошь сам. Возможно, уговорит Отшельника мотануться туда и обратно, благо, дорога проторена.

Возможно, они решат бросить обжитые месте и уйти все.

Я не знал.

Я не стал ждать их решения. Где-то наверху, выше по течению реки, жил прыгун. Он ушел туда сразу, как одолел варваров. Перешел на скудную речную рыбу. Ушел давно, и ни разу не возвращался.

Никто не знал, жив ли он. Там ли он. Как высоко он поднялся по течению.

Мне нужно было это выяснить.

Говорили, что он появлялся в этом мире достаточно часто. У нас с ним есть шанс совпасть. Что-то надвигалось, и мне не хватало ни информации о врагах. Хуже того, я не мог разобраться в самом себе, в своих возможностях.

Нужно было это как-то менять. Нужен был хоть кто-то, кто расскажет мне обо мне самом, потому что сам — такой же. Догадки из вторых и третьих рук, еще и отфильтрованные и рафинированные, давали очень мало.

У реки росли лишайники, и ничего больше. У моря этих лишайников было полно. Когда-то именно в этих краях, у слабосоленого моря, а еще вероятней — в устьях впадающих в него рек, этот лишайник и возник, вылез из воды, адаптировался к жизни на суше. Крохотные водоросли спрятались в прозябающем мху, и симбиоз двух слабых нача́л неожиданно создал комбинацию, способную покорять континенты.

Лишайники были пионерами, которые смогли организовать первые форпосты органической жизни на суше. Когда-нибудь тут появятся леса. Нескоро, понадобятся еще миллионы лет, но леса появятся.

У моря — на эти лишайники не обращали особого внимания. Вроде что-то целебное из них делали, я не вдавался, но не более того. Здесь, из-за отсутствия моря и водорослей, основного материала для топлива и поделок, лишайники стали всем.

Чем выше я поднимался, тем плотнее жался лишайник к берегу. Уже через пару километров из сплошного ковра, закрывающего все, куда падал взор, заросли превратились в узкую полоску в десятки метров вдоль реки.

Иногда я шел прямо по ней, но чаще ступал рядом. Этот лишайник завоевывал территорию, наверное, уже тысячелетия, и не хотелось отбрасывать его на столетия назад одним неуклюжим движением.

Река еще не выровняла русло, изгибалась, отступала у каждого камня покрепче, вилась между скалами. Зачастую я даже не видел саму реку, и ориентировался только по той самой зелено-бурой полоске.

Для лишайника это была борьба за выживание. Этим он сильно походил на меня сейчас. Мох, несущий в себе водоросли, пробовал пробраться везде. Забраться на любой камень — и погибал, бурел и желтел, но при этом успевал выбросить споры, которые с высоты разлетались далеко, и дальше цеплялись за любую ямку, где оказывалось хоть немного влаги.

Лишайник лез в щели в земле, где погибал из-за недостатка света. Но слой за слоем, поколениями, в этих щелях накапливалась органическая масса, и за десятки лет такие щели становились самые плодородными, на которых лишайник рос быстрее всего.

Ветра ломали лишайнику веточки, которые падали где-то неподалеку, и вновь прорастали, если им удавалось получить дождевую воду.

Любой ручей, впадающий в реку, обрастал лишайниками. Они держались за каждый источник воды. Здесь было много пресной воды, и много лишайников.

А это — как минимум топливо. Думаю, и лежанки, и даже одежда — только здесь люди жались к морю, где проще добывать еду, поэтому из лишайников одежду делать не умели.

Либо ушедший наверх прыгун имел хороший запас всего с собой, и пока что ему хватало. Это был наиболее вероятный вариант, с учетом его отсутствий в этом мире. Может быть, он научился делать одежду сам. Может быть, он погиб, там, в глубине континента. Может быть, он ходил там голый. В голове крутились и более экзотические варианты.

Но я склонялся к тому, что просто то, с чем он ушел, еще не закончилось.

Лишайники пытались выжить в ямах, периодически наполняемых дождевой водой. Их зеленые пятна, иногда желтеющие, иногда даже краснеющие, я видел и далеко от берега. Вгрызающаяся в континент биомасса, которой просто еще не хватило времени, чтобы адаптироваться.

Тысячи поколений, и лишайники здесь будут везде. Это наступление продолжается тысячелетиями, и я отлично знал, кто в итоге победит.

Лишайники отступят лишь перед своими же потомками, более удачливыми, более приспособленными, лучше перерабатывающими солнечный свет, способными доставать воду из глубины, а не только с поверхности.

Способными разрушать камни, менять ландшафты, изменять состав воздуха, влиять на климат, и даже, до какой-то степени, управлять погодой.

До этого сейчас еще далеко.

Я рыскал. Тот, кого я искал, наверняка ушел значительно дальше, чем то жалкое расстояние, которое я прошел. Раз он не возвращался к людям, то сильно дальше. Но пока он шел, а шел он по этому берегу — в этом я был уверен практически наверняка, пока он уходил вглубь континента, он должен был где-то спать, отдыхать, ловить рыбу, которой здесь было мало.

Мне нужны были следы. Я не мог обойти весь континент, да даже берег одной реки, в бездумных поисках единственного человека.

Последние оборудованные стоянки вдоль реки, до которых еще доходили рыбаки, закончились. Я переночевал в одной прошлой ночью, успел и порыбачить. Дальше никто никогда не забирался. Кроме него, и меня. Может быть — вообще никогда эти камни не чувствовали ноги людей.

Даже почти наверняка.

В этом мире остаться без ночлега — большой риск. Вернее, ведь как повезет. Будет хорошая теплая ночь, без дождя — так можно спать под звездами неделями. Хищников нет, скорпионов нет, змей нет. Даже комаров нет. А самое главное — и людей еще поискать. Вполне безопасно.

Но как я уже убедился, рисковать и устраивать ночлег под открытым небом стоило лишь в самых крайних случаях. Даже в обжитых лесах других миров, где куда ни плюнь можно встретить грибника, или охотника, или просто неожиданных старичков, решивших заняться скандинавской ходьбой, — даже там не позаботиться о месте для сна было бы безалаберностью, близкой к безрассудству.