– Я помню, как назвал Нилиму красивой. И что дальше? Разве из этого следует, что я не считаю красивой тебя?

– Не прикидывайся! Все дело в том, как ты это сказал! «Ах, почему я не был влюблен в Нилиму, она такая красивая!». Это означает, что я не такая. Ты что, вообще ничего не понимаешь в женщинах? Никогда не называй при одной женщине красавицей другую – вот первое правило мужчины!

– Но я этого не делал, Келси. Ты подслушала наш разговор с Кишаном.

– Ну и что! Все равно!

– Отлично. В таком случае послушай, что я думаю, и провалиться мне на этом месте, если я лгу. Ты красивая.

– Поезд уже дал гудок, а у тебя нет билета!

Он в отчаянии запустил пальцы в волосы.

– Значит, что бы я ни сказал, ты мне не поверишь?

– Думаю, нет! – подбоченилась я. – Потому что я не понимаю, зачем ты это сделал! Если ты меня любил, как ты мог на такое пойти? Вывод напрашивается сам собой – ты меня не любил. Я всегда знала, что ты слишком хорош, чтобы это было правдой.

– Что ты хочешь сказать?

– Ты же сам сказал это Кишану! Ты сказал, что не можешь себе представить, как мог полюбить такую, как я. Видишь? Ты знал, что мы друг другу не ровня. Ты – мистер Совершенство, а я – мисс Посредственность. Это видно с первого взгляда, и именно это ты со всей искренностью почувствовал после освобождения.

Рен горько рассмеялся:

– Поверь мне, Келси, я далек от совершенства, а ты столь же посредственна, сколь сама Дурга. Вспомни, ведь я совсем не знал тебя, когда разговаривал с Кишаном, и потом, ты неправильно меня поняла.

– Как это?

– Я… я хотел сказать… то есть я сказал… да пойми же ты! Ты не та, какой я считал тебя тогда!

– Я та же самая!

– Нет. Тогда я избегал тебя. Не хотел тебя знать. Я был…

Я вырвала еще одну страницу.

– Келси! – Он подскочил, рванул дневник у меня из рук и невольно застонал от боли, вызванной близостью ко мне. – Прекрати! Даже не думай сжечь еще хоть страницу!

Я вцепилась в дневник и потянула на себя.

– Мой дневник, что хочу, то и делаю!

Он дернул тетрадь на себя.

– Ты не должна судить обо мне на основании того, что я говорил сразу после возвращения! Тогда я был еле жив и не мог думать связно. Мне нужно было время, чтобы узнать тебя, чтобы… Чтобы понять, что ты мне нравишься! – заорал он. – Ты мне нравишься достаточно, чтобы понимать, за что я любил тебя… хоть ты меня и бесишь!

Я вырвала у него тетрадь.

– Ты… Я… Я нравлюсь тебе достаточно?! Так знай же, для меня этого недостаточно!

Он снова отнял у меня дневник.

– Келси, чего еще тебе от меня нужно?

Я потянула тетрадь к себе.

– Мне нужен мой прежний Рен!

Он застыл, потом процедил:

– Что ж, в таком случае я не знаю, что тебе сказать. Возможно, прежний Рен ушел навсегда. Но… новый Рен не хочет потерять тебя. – Он мрачно посмотрел на меня, положил руку мне на талию и привлек к себе, забыв о дневнике. – И потом, ты сама сказала, мы можем начать все сначала.

– Не думаю, что это возможно. – Я изо всех сил рванула тетрадь, и на этот раз Рен выпустил ее и отошел от меня.

Он стоял, уронив стиснутые в кулаки руки, потом опасно-тихим голосом произнес.

– Сделай так, чтобы это стало возможно.

– Ты слишком многого хочешь!

– Нет. Это ты слишком многого хочешь. – Он шагнул ко мне. – Ты ведешь себя неразумно, Келси. Дай мне время.

Я посмотрела на него, наши глаза встретились:

– Я была готова ждать целую вечность, но это было до того, как Пхет открыл мне правду.

– «Как беден тот, кто небогат терпеньем! Какая рана заживает сразу?»[6]

– На этот раз Шекспир тебе не поможет, супермен. Твое время вышло.

Он сдвинул брови:

– Пожалуй, мне следует сесть за изучение «Укрощения строптивой».

– Прекрасно, вот тебе первый урок: «Получше люди слушали меня, А не хотите, так заткните уши. Уж лучше дать свободу языку и высказать, что в сердце накопилось!»[7]

– Спасибо, урок мне не нужен. Я уже знаю, чем дело кончилось. Укротитель победил. «В пылу сраженья я не слышал, что ли, Сигналов боевых и ржания коней? А мне твердят о женском языке, Да он трещит едва ль не вдвое тише, Чем на огне у фермера каштаны. Пугайте им детей! – Он поманил меня пальцем. – Раньше поцелуй меня, Кет, и пойдем»[8].

Я недобро сощурилась.

– Ты вырвал строчки из разных мест, к тому же очень скоро тебе предстоит убедиться, что меня укротить далеко не так просто, как Катарину!

Рена насупился, он с досадой взмахнул рукой:

– Отлично. Ты победила. Если хочешь вернуть мне мои стихи – валяй. Только не сжигай их.

– Отлично! Кстати, я не могу понять, как я могла когда-то считать тебя добрым, приятным и добросердечным человеком! Ты… да ты колючий, как дикобраз! Любой, кто приблизится к тебе, рискует исколоть лицо!

– Вот это верно. Девушке следует быть осторожнее с мужчинами, которые собираются полакомиться ею на обед. Особенно если эти мужчины – дикие тигры, рыщущие в поисках неприятностей.

Он сощурил глаза, схватил меня за руку, легонько ущипнул за внутреннюю сторону запястья, а потом поцеловал в то же место, хотя невозможно было не заметить, что ему очень больно.

– Ты еще не видела, насколько диким я могу быть, субхага джадугарни.

Я театральным жестом стерла его поцелуй со своей руки:

– И что это значит?

– Это значит… прелестная колдунья.

– Лесть тебе больше не поможет, не говоря уже о сомнительных комплиментах. Я слишком хорошо изучила твои словесные фокусы!

Он коварно улыбнулся, хмыкнул и откровенно задержал взгляд на моих губах.

– Судя по твоему дневнику, полному стихов, мои словесные фокусы и сомнительные комплименты пользовались успехом.

– Снова захотелось погоняться за музой?

– Еще бы. Не волнуйся, я дам тебе фору.

– Не в этой жизни, приятель!

Он скрестил руки на груди и улыбнулся.

– Прекрати! Ты меня бесишь своими улыбками!

Я врала. Улыбка Рена никогда меня не бесила. Честно признаться, совсем наоборот. Она заставляла меня тосковать по нему. Я почувствовала, как тихая грусть овладевает мною, остужая слепое бешенство до температуры медленного кипения.

– Ты раньше никогда меня так не называл!

– Как? Субхага? Значит, я давал тебе другие имена?

Я помолчала, потом прошептала:

– Да…

– И как же я тебя называл? – Он склонил голову и окинул меня насмешливым взглядом. – Вероятно, я использовал слова: упертая, ограниченная, раздражительная, нетерпеливая…

Безумная ярость вернулась, полыхнула слепящим пламенем, вскипела так горячо, что выплеснулась наружу. Мне захотелось причинить ему боль.

Я уперлась обеими руками в грудь Рену и толкнула его изо всех сил, но он даже не шелохнулся и обидно засмеялся над моими жалкими потугами, поэтому пришлось слегка прижечь его разрядом.

– Ого! Прекрасно, котеночек, ты показала мне свои коготки, теперь я покажу тебе свои. – С этими словами Рен прижал обе мои руки к моим бедрам, обезвредив меня. Я оказалась крепко прижата к его груди, его руки превратились в железные обручи. Он поцеловал меня в шею и вкрадчиво прошептал: – Я же вижу, что ты мечтаешь приласкать меня.

Я поперхнулась от злобы:

– Ты… ты… предатель!.. Дезертир!

– Кто-кто? Дезертир? Если ты имеешь в виду любителя десерта, то да, он перед тобой. Правда, мне придется тебя немного подсластить! – Он рассмеялся и снова поцеловал меня в шею.

Я вырвалась, дрожа всем телом от негодования (по крайней мере, я искренне хотела так думать). Я всерьез собиралась пропустить через тело Рена такой разряд, чтобы поднять его волосы дыбом и стереть с лица эту самодовольную ухмылку, но тут из-за деревьев выбежал Кишан.

– Вы чего орете? – спросил он.

– Будь добр, скажи своему гнусному братцу, что я с ним больше не разговариваю!